Карибский брак - Элис Хоффман

Мама бросила на меня проницательный взгляд.

– Надеюсь, у тебя будет когда-нибудь ребенок, который оскорбит тебя так же, как ты меня, – произнесла она как проклятие.

С тех пор она делала вид, что не замечает меня, кроме тех случаев, когда надо было дать мне какое-нибудь поручение или сделать замечание насчет моей внешности или поведения. Возможно, она была так холодна со мной потому, что потеряла ребенка, родившегося через девять месяцев после меня. Это был мальчик. Она хотела подарить папе сына – может быть, надеялась, что тогда он будет любить ее больше. Я часто думала, что она, наверное, предпочла бы, чтобы из двоих детей умерла я, а не он.

Il était une fois un Roi et une Reine, qui étaient si fâchés de n’avoir point d’enfants, si fâchés qu’on ne saurait dire.

Жили-были король с королевой, которые страшно жалели, что у них нет детей, – так жалели, что невозможно выразить словами.

Отец справился с потерей и любил меня, но мама была безутешна. Она заперлась и не хотела видеть ни его, ни меня. Когда она вернулась в более или менее нормальное состояние и вновь взялась за хозяйство, папа уже перестал приходить домой к ужину и появлялся лишь к ночи. Тогда-то мама и начала плакать по ночам. Я отчасти догадывалась, что папа в каком-то глубоком смысле отдалился от нас, но не вполне понимала его. Я виделась с ним только в библиотеке и очень любила их обоих – папу и библиотеку, – одинаково горячо и без всяких сомнений.

Подобно тому, как Перро просил знакомых дам пересказывать ему истории, которые они слышали от своих бабушек, так и я начала расспрашивать старух на рынке и записывать их рассказы о чудесах, встречающихся только на нашем острове, а также собственные впечатления об удивительных вещах, увиденных мною. Я решила собирать эти истории, пока живу тут в плену: когда я поеду во Францию, у меня накопятся десятки таких фантастических сюжетов, что людям будет трудно в них поверить. В нашем мире когда-то жили пираты, имевшие больше дюжины жен, здесь находили раковины, в глубине которых крылись жемчужины, здесь водились попугаи, умевшие говорить на четырех языках, птицы высотой с человека, танцевавшие друг с другом на болотах, а также черепахи, откладывавшие на берегу яйца в одну-единственную ночь в году. Мы с Жестиной ходили туда в сумерки и смотрели, как весь берег заполняется этими неуклюжими существами, которые были так поглощены выполнением привычной для них задачи, что не различали нас в общей массе. Мы были девочки-черепахи. Если бы мы жили в сказке, у нас выросли бы лапы с когтями и панцирь, но мы лишь молча наблюдали за ними в наступающей темноте. Фонарь нельзя было зажигать, потому что черепахи ползли к луне, и для них любой круглый светильник – луна, даже если кто-то держал его в руке.

Я утащила из лавки отца синий блокнот с тонкой бумагой, изданный в Париже. Если даже пропажу кто-то и заметил, мне никто ничего не сказал. Правда, мистер Энрике, красивый суровый человек, служивший у моего отца, стал после этого смотреть на меня по-другому. Первая история, записанная мною со слов рыночных торговок, повествовала о женщине, родившей черепаху. Старухи любили рассказывать по очереди, и каждая из них добавляла какую-нибудь новую деталь. Женщина, родившая черепаху, была шокирована, увидев своего ребенка в зеленом панцире, побежала на берег и оставила там новорожденного. Она хотела, чтобы прилив унес ребенка в море. Но, к счастью, рядом оказалась черепаха, у которой был целый выводок черепашат, и она вырастила девочку-черепаху вместе со своими детьми. Мы с Жестиной все время высматривали на берегу черепаху с человеческим лицом и душой. Говорили, что она выглядит совсем как обыкновенная женщина с длинными руками и ногами и волосами цвета мха, а ее панцирь становится заметным только в воде. Так что она могла бы легко вращаться в обществе, заходить в кафе и танцевать с мужчинами, восхищающимися ее красотой, но она предпочла жить среди черепах. Ее можно признать по бледно-зеленой коже и желтым глазам. Она плавает по всему миру и бывает во всех морях, но всегда возвращается на наш берег.

– Мы здесь, сестра! – призывали мы ее шепотом, стоя на берегу. Мы не стали бы упрекать ее и не бросили бы ее, если бы она появилась. Но она не показывалась, сколько бы мы ни звали; иногда мы ждали ее до тех пор, пока последние черепахи не возвращались в воды залива. Мы с Жестиной чувствовали себя так же потерянно, как и эта таинственная женщина-черепаха в обществе людей. Жестина держалась особенно застенчиво, потому что она была очень красива и ее мать предупреждала ее, чтобы она не приветствовала слишком горячо мальчиков и мужчин, если те заговорят с ней. А я по натуре была недоверчива. Мы бродили по острову вдвоем, как будто в мире никого, кроме нас, не было. Мы собирали целые ведра раков-отшельников и крабов-призраков и устраивали их бега на песке, а потом отпускали, и они поспешно уползали от нас, как от каких-нибудь монстров.

Иногда меня заставляли брать с собой моего двоюродного брата Аарона Родригеса, жившего с нами. Он был на три года младше нас и ужасно мне надоедал. Говорили, что его родители утонули во время бури, когда он был еще младенцем, и наша семья усыновила его. Мама относилась к нему лучше, чем ко мне, хотя он даже не был нашим кровным родственником, – возможно, потому, что она потеряла сына. От девочек, по ее мнению, было меньше толку, особенно от таких непослушных, как я. Аарон был красивым черноволосым мальчиком с удивительными бледно-голубыми глазами. Даже когда он подрос, мама любила демонстрировать его знакомым, и в первую очередь грозной мадам Галеви, которая наводила на всех страх, но при виде Аарона всегда оттаивала. «Mon chouchou»[6], называла она его, «mon petit canard»[7], хотя он был уже хулиганистым девятилетним мальчишкой. В отместку я щипала его и называла гадким утенком. Он смотрел на меня с немым укором, но не жаловался. Мне при этом не было совестно – наверное, я была бессердечной девочкой. Сказки объяснили мне, что к чему. Сильные выживают, а слабых съедают живьем.

В те вечера, когда я должна была присматривать за Аароном, я перепоручала его заботам Жестины, которая была добрее меня. Возможно, оттого что он был сиротой, а Жестина росла без отца, она сочувствовала ему, хотя он был озорным мальчишкой и любил прыгать со скал. Чтобы как-то усмирить Аарона, я его пугала. Он боялся полулюдей-полуоборотней, которые, по слухам, жили на старых плантациях. Отец объяснял, что это выдумки плантаторов, стремившихся таким образом запугать рабов, чтобы они не сбежали.

– Во всякой истории есть внешняя сторона и внутренняя суть, – сказал он мне как-то вечером, когда мы были в его библиотеке. – Плод может быть сочным и вкусным, но таить в себе злокачественное семя.

К этому времени папа решил, что я уже достаточно начиталась волшебных сказок и слишком выросла, чтобы верить в них. Наверное, мама нажаловалась ему на меня или он тоже думал, что мне надо стать серьезнее, или, может быть, просто тосковал по умершему сыну и хотел обучить меня всему, чему он учил бы мальчика. Мозес Монсанто Помье был уважаемым членом Коммерческой ассоциации, в которую надо было вступить, чтобы заниматься торговлей. У отца был магазин, занимавшийся экспортом рома, сахара и патоки. Поскольку женщины по закону не могли наследовать собственность, магазин неизбежно должен был в будущем достаться Аарону, хотя отец, вероятно, надеялся, что закон изменят. Он начал учить меня математике, чтобы я могла разбираться в гроссбухах и другой торговой документации, так что мне выпала честь получить образование, какого девочкам обычно не давали.