Барракун. История последнего раба, рассказанная им самим - Зора Нил Херстон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Буксир обошел речной канал, проскользнул за маяком на Бэттери-Гладден[10] и вошел в Спаниш-Ривер[11]. Когда «Клотильда» проходила близ города Мобил, часы на старой испанской башне пробили одиннадцать и над болотами разнесся громкий крик часового: «Одиннадцать часов, все спокойно!»
«Клотильда» направилась к уединенному острову Твелвмайл-Айленд. Здесь капитана Фостера и братьев Мехер ожидал корабль «Р. Б. Тейни», названный в честь главного судьи Дреда Скотта Тейни. Хотя некоторые утверждают, что корабль назывался «Джун», а вовсе не «Тейни».
Огни были погашены. Рабов в полной темноте и тишине быстро перегрузили на пароход, который двинулся по реке Алабама к плантации Джона Дэбни, рядом с горой Вернон. На следующий день их сгрузили на берег и оставили под присмотром раба Джеймса Деннисона.
На Твелвмайл-Айленде экипаж «Клотильды» снова взбунтовался. Капитан Фостер, держа в каждой руке по шестизарядному пистолету, быстро навел порядок и выгнал матросов, приказав им держать язык за зубами и никогда больше не появляться в водах Юга.
Матросов согнали на буксир и доставили в Мобил. Один из братьев Мехер купил им билеты и посадил в поезд, шедший на север.
С «Клотильды» сняли все ценное и подожгли. Капитан Фостер лично надел на нее семь шнуров из сосны.
Остов этого корабля лежит в Бэй-Карне, и во время отлива его можно увидеть даже сейчас. Впоследствии Фостер жалел, что уничтожил свой корабль, потому что «Клотильда» стоила больше, чем он получил от братьев Мехер за проданных рабов.
Африканцы пробыли в поместье Дэбни одиннадцать дней: им позволяли разговаривать только шепотом и постоянно переводили с места на место.
В конце одиннадцатого дня их одели, погрузили на пароход «Коммодор» и доставили в графство Кларк, на место слияния рек Алабама и Тоубиджби. Там находилась плантация Бернса Мехера. Под покровом ночи рабов сгоняли в сарай, а перед рассветом отправляли на болото, где они находились до темноты.
Мехеры тайно дали знать о прибытии груза всем потенциальным покупателям. В назначенное место их сопровождал Деннисон. Африканцев выстроили в два ряда – в одном стояли мужчины, в другом женщины. Некоторых купили парами и отправили в Селму[12].
Оставшихся поделили Мехеры и Фостер. Капитан Джим Мехер получил 32 человека (16 пар), капитан Бернс Мехер получил десять африканцев, десять досталось Фостеру, а капитану Тиму Мехеру – восемь.
В конце концов после периода адаптации рабы приступили к работе.
Не прошло и года, как началась Гражданская война. Когда опасность вмешательства со стороны федерального правительства миновала, все африканцы, не проданные в Селму, были доставлены на плантации Мехеров.
Тем не менее в 1860–1861 годах Мехерам предъявили обвинение в ввозе африканцев в Соединенные Штаты и приговорили к выплате значительного штрафа.
Деревню, построенную этими африканцами после обретения свободы, назвали Африкан-Таун.
Сегодня это городок Плато, штат Алабама. Новое название он получил, когда был перестроен железнодорожной компанией Мобила и Бирмингема (ныне часть Южной железнодорожной системы). Но до сих пор здесь преобладают чернокожие жители.
Все это было мне уже известно, когда я отправилась на поиски старого дома человека по имени Куджо. Этот необычный человек говорил о себе: «Эдем эти укум эдем эти упар». В буквальном переводе – «дерево из двух частей, два дерева, которые срослись». «Укум» – это красное дерево, «упар» – черное дерево. Куджо хотел сказать про себя так: «Частично свободный человек».
Он был единственным человеком на земле, сохранившим память о своем африканском доме, об ужасах работорговли, о барракуне, о мрачных временах рабства. Он был единственным человеком, за плечами которого было шестьдесят семь лет свободы в чужой стране.
Как же ему спалось с такими воспоминаниями? Каково язычнику жить с христианским богом? Как нигерийский «язычник» пережил процесс цивилизации?
Меня отправили, чтобы я узнала это.
Глава I
К Куджо я приехала летом, поэтому дверь его дома была широко распахнута. Но я знала, что он где-то в доме, еще до того, как вошла во двор, – ведь ворота были не заперты. Когда Куджо работал в поле или уходил из дома, он запирал ворота специальной африканской деревянной втулкой.
Я поднялась на крыльцо и позвала его африканским именем. Он поднял на меня глаза, и я с изумлением уставилась на него. Он как раз завтракал – перед ним стояла круглая эмалированная миска, и он ел руками, как это принято на его родине.
Мой визит стал для него неожиданностью. Рука замерла над миской. А потом по щекам Куджо потекли слезы радости.
– О боже, я знаю, только ты назовешь меня по имени. Никто не называет меня по имени со времени пересечения воды, только ты. Ты всегда называй меня Коссула, как когда-то на земле Африки!
Я заметила, что за столом сидит еще один человек. Я этого не ожидала.
– Вижу, у тебя гости, Коссула…
– Да, мне нужно, чтобы кто-то был со мной. Я болел и пять месяцев лежал в постели. Кто-то должен подать мне воды. Я позвал этого человека, и он спит здесь и заботится о Куджо. Но сейчас я поправился.
Несмотря на недавнюю болезнь и ухудшение здоровья, Куджо Льюис буквально излучал счастье. Его сад был ухожен. Раскидистая мелия[13] давала густую тень. Все было хорошо.
Куджо стал расспрашивать меня про Нью-Йорк, я отвечала, а он внимательно слушал и курил. Наконец, я сказала, что приехала, чтобы поговорить с ним. Он отложил трубку и улыбнулся.
– Это хорошо, – кивнул он. – Мне нравится, когда кто-то приходит поговорить со мной. – И тут же на его глазах выступили слезы. – Я так одинок. Моя жена покинула меня в 1908-м. Куджо живет сам по себе.
Через минуту или две он вспомнил про меня и сокрушенно пробормотал:
– Извини. Ты мне ничего не сделала. Куджо так одинок, он часто плачет. Чего ты от меня хочешь?
– Во-первых, я хочу спросить, как ты себя чувствуешь?
Еще одна пауза.
– Я благодарю Бога, что я на христианской, библейской земле.
– Но разве в Африке у тебя нет Бога?
Он зажал голову руками, и по щекам его снова потекли слезы. Увидев страдание на его лице, я пожалела, что решила побеспокоить этого пленника в чужой земле. Он понял это по моему лицу и сказал:
– Извини, что я плачу. Я не могу сдержаться, когда слышу это название. О боже, я никогда
