Хроники Известного космоса - Лэрри Нивен

– Еще чего! Стой на месте. Я не могу вернуть коллектор на борт. Ты его дождешься и притащишь назад.

Тень-лужа уползла за гребень холма. За ней устремился коллектор. Он набирал высоту, его огненный шлейф уменьшался. Миг – и этот свет тоже скрылся за курганом.

Спустя секунду я услышал тихий возглас Эрика:

– Есть!

Снова появилось яркое пламя, оно стремительно взлетело и по дуге направилось ко мне. Когда коллектор встал рядом на двух реактивных струях, я схватил его за «хвост» и потащил домой.

– Как по маслу, – сообщил Эрик. – Я только черпак задействовал, самую малость отщипнул от бока. Теперь у нас есть десять кубических сантиметров инопланетного мяса.

– Здорово, – отозвался я.

С коллектором под мышкой я по посадочной ноге осторожно поднялся к люку. Эрик впустил меня в шлюзовую камеру.

В блаженном искусственном свете бортового дня я освободился от заиндевелого скафандра.

– Доставь коллектор в лабораторию, – распорядился Эрик. – И не вздумай трогать образец.

Напарник бывает чертовски докучлив.

– У меня мозги имеются, – прорычал я в ответ, – хоть ты их и не видишь.

Мой характер тоже не сахар.

Повисла гулкая тишина; каждый из нас придумывал, как загладить грубость. С этой задачей Эрик справился первым.

– Извини, – сказал он.

– И ты не сердись.

Я покатил коллектор на тележке в лабораторию. Там получил от Эрика дальнейшие инструкции.

– Вот сюда клади, в пустую нишу. «Пастью» вперед. Не спеши закрывать. Поверни коллектор, чтобы встал на направляющие. Вот так. Толкай. Закрывай дверцу. Спасибо, Хоуи, дальше я сам…

За дверцей затарахтело.

– Надо подождать, пока не остынет лаборатория, – сказал Эрик. – Ступай кофейку попей.

– Лучше проверю, все ли у тебя в порядке.

– Кто бы возражал. Давай смажь мои протезы.

Протезы? А что, забавно. Жаль, что не я придумал.

Я нажал кнопку кофеварки, затем открыл большую дверь в передней стене отсека. Эрик смахивал на электрическую сеть, с той лишь разницей, что наверху располагался серый ком мозга. От него и от позвоночника ко всем стенам причудливой формы контейнера из стекла и мягкого пластика тянулись нервы моего напарника – по ним шли сигналы к органам управления кораблем. Что же касается органов управления Эриком (хотя при нем эти слова лучше не произносить), то они были размещены снаружи по бокам контейнера. Размеренно трудится кровяной насос – семьдесят качков в минуту.

– Как я выгляжу? – спросил Эрик.

– Красавчик. На комплимент напрашиваешься?

– Осел! Я еще жив?

– Да, если верить приборам. Но я, пожалуй, немножко тебя остужу.

Сказано – сделано. С тех пор как мы совершили здесь посадку, я постоянно ловил себя на желании поддерживать максимально высокую температуру жидкости Эрика.

– Вроде все остальное в норме, – подытожил я. – Правда, пустеет твой пищевой резервуар.

– Ничего, это последний рейс.

– Да. Прости, Эрик, кофе готов.

Я вышел. Беспокоило меня только одно – «печень» напарника. Слишком уж сложно она устроена, слишком легко может отказать. Если прекратит поставлять сахар в кровь, Эрик умрет. Тогда умру и я, потому что Эрик – это корабль. Если я умру раньше Эрика, он долго не протянет, а перед смертью сойдет с ума от бессонницы. Ему ведь не заснуть, пока я не настрою протезы.

Допивая кофе, я услышал его возглас:

– Обалдеть!

– Что такое? – Я был готов броситься наутек.

– Тут только гелий!

Он был изумлен и возмущен, но не испуган. Я успокоился.

– Хоуи, я определил: это гелий-два. Наш монстр целиком состоит из него. Абсурд!

Сверхтекучая жидкость, способная двигаться вверх по склону? Из гелия-два?

– Абсурд в кубе. Эрик, тормози. Образец не выбрасывай. Проверь на примеси.

– На что проверить?

– На примеси. Мое тело – это оксид водорода с примесями. Если здесь они достаточно сложные, то в совокупности с гелием это может быть живой организм.

– Других веществ тут много, – ответил Эрик, – но мне не определить точно количественный и качественный состав. Надо везти эту тварь на Землю, пока работают наши холодильники.

Я встал:

– Значит, стартуем?

– Стартуем. Было бы неплохо добыть еще один образец, но нет смысла ждать, когда испортится первый.

– Хорошо, пойду пристегнусь. Эрик…

– Да? У нас есть пятнадцать минут, пока не подлетит ионный двигатель. Иди готовься.

– Нет, подожду. Эрик, знаешь, я надеюсь, что оно неживое… что гелий-два именно так и должен себя вести.

– Почему? Неужели не хочешь прославиться, как я?

– Слава – это, конечно, хорошо, но что-то не нравится мне подобная форма жизни. Очень уж она чуждая, холодная. Мыслимое ли дело, чтобы из гелия-два создавались организмы? Такого даже на Плутоне не случилось.

– Вероятно, они кочевники – с первыми проблесками рассвета отползают на ночную сторону. Здешние сутки для этого достаточно длинны. А вообще, ты прав: вряд ли где-нибудь в космосе найдется другая планета с такой же стужей на поверхности. Мое счастье, что у меня не слишком сильное воображение.

Через двадцать минут мы взлетели. Внизу осталась кромешная тьма, и только Эрик, подсоединенный к радару, какое-то время рассматривал купол. Тот сокращался, пока не уместился на экране целиком. Под этой многослойной толщей льда скрывалось самое холодное в Солнечной системе место – там, где полночь пересекала экватор на черной спине Меркурия.

Я чувствовал, что снаружи все раскалено. В кабине же было светло, сухо и прохладно, даже зябко, как в современном офисном центре в летний зной. За двумя маленькими окошками – непроницаемо темно в просторах Солнечной системы и настолько жарко, что мог расплавиться свинец. Плюс давление, как в океане на глубине трех сотен футов.

– Смотри: рыба, – сказал я, просто чтобы внести какое-то разнообразие.

– Жареная или вареная?

– Не знаю. Кажется, за ней тянется след из хлебных крошек. Наверное, жареная. Эрик, ты только представь! Жареная медуза.

– Это обязательно? – шумно вздохнул он.

– Обязательно. Единственный способ увидеть что-то стоящее в этом… супе? Тумане? Кипящем кленовом сиропе?

– В раскаленном неподвижном мраке.

– Точно.

– Кто-то придумал эту фразу, когда я был ребенком, после новостей о зонде «Маринер-2». Извечный раскаленный неподвижный мрак, горячий, словно печь, под толстым слоем атмосферы, сквозь который не проникает ни луч света, ни дуновение ветерка.