Вега — звезда утренняя - Николай Тихонович Коноплин

Сухо чиркнула спичка, дед Сашок зашлепал губами, и над головой появился целый клуб дыма. Никите представилось, что этот дым поднимается от коричневой дедовой лысины, и ему стало весело. А дед Сашок сказал:

— Ну, теперь-то дело быстрей пойдет, Дон-батюшка показался. Эх, и мощная же река! Недаром столько песен про нее сложено. Как это? — Он помолчал и заговорил напевно: — «Как ты, батюшка, славный тихий Дон! Ты кормилец наш, Дон Иванович, про тебя бежит слава добрая…»

— «…Слава добрая, речь хорошая», — подхватил отец.

Никита лежал и слушал, как дед Сашок и отец пели песню. Широкая, плавная, она неслась над степью, такая же естественная и необходимая здесь, как эти далекие горы, река, небо. Никита не дышал и не шевелился. Он не заметил, как подъехали к реке. Только когда под колесами зашуршал речной песок и лошади стали, Никита очнулся. Он соскочил с воза и побежал к Дону. Следом легко шагал дед Сашок. Паром только причалил к противоположному берегу. Из кучи телег вырвалась голубая легковая машина и, поднимая белую пыль, промчалась по дороге вдоль берега и скрылась за горой.

— Кажись, райкомовская… Не иначе сам Нестеров. Тот любит спозаранку по колхозам летать, — сказал дед Сашок.

— А кто это Нестеров? — спросил Никита.

— Секретарь партийный, ба-альшой умница. Ты, малый, о нем у батьки спроси, они на собраниях ручкаются запросто, коммунисты оба…

О том, что его отец коммунист, Никита знал давно, а вот что с ним запросто здоровается сам секретарь райкома, — узнал только сейчас. И ему стало радостно за отца и захотелось узнать побольше о Нестерове. «Интересно, какой он есть, Нестеров?» — подумал Никита.

Он стоял на мокром песке. Две большие меловые глыбы виднелись недалеко от него в зеленой воде. Волны с хлюпаньем бились о них. Солнечные пятна, увеличенные водой, рябили песчаное дно. Если нагнуться и посмотреть вниз, видны лохматые водоросли, приросшие к глыбам. Водяные струи расчесывали их, словно волосы. Из-под них медленно выплыл серый тупорылый голавль и закачался в зеленом фантастическом свете. Его круглый глаз, не мигая, смотрел вверх. Вот на воду упала тень Никиты, и голавль, как серая стрела, метнулся в сторону и мгновенно исчез.

Никита снял сапог и попробовал ногой воду. Она была холодная. Он постоял, подумал — купаться не хотелось — и медленно побрел к возам. Здесь появился новый человек — широкоплечий мужчина с бритой головой и добрыми серыми глазами, одетый в полосатую пижаму. В одной руке он держал удочки, в другой — свернутую цигарку. Отец зажег спичку, поднес ее в вытянутой руке рыбаку. И Никите бросилось в глаза, до чего руки отца и рыбака схожи: большие, в мозолях, с несгибающимися пальцами.

— Слесарь? — коротко спросил отец, мотнув русоволосой головой в сторону рыбака.

— Угу… с Сельмаша, — ответил тот, вдыхая дым, — порыбалить в отпуск приехал в ваши края…

Они постояли, помолчали, приглядываясь друг к другу. Рядом с невысоким бритоголовым рыбаком отец казался великаном. Осторожно, словно боясь сломать, отец взял удочки, осмотрел их своим придирчивым взглядом и отдал обратно. Под стрижеными усами блеснули в улыбке зубы: добрые удочки!

— Ты кем же в колхозе? — спросил бритоголовый, обращаясь к отцу так, словно они были знакомы давным-давно.

— В полеводстве занят… бригадиром, — сказал отец.

— Ну? Вот здорово! — почему-то обрадовался бритоголовый. — Это я с тобой потолкую. Как с урожаем дела?

— Хлеба хорошие…

— Так, так, а то мы в городе беспокоимся — не присушило ли суховеем. А ну, скажи, как наши сортировки ведут себя у вас?

— Неплохо… не обижаемся, — сказал отец, — давайте побольше.

— Да мы стараемся…

— Ну, а изъяны некоторые в машинах имеются, — продолжал отец, — это прямо надо сказать.

— А ну, а ну… — поощрил бритоголовый.

Отец вынул из кармана блокнот и стал что-то рисовать, поясняя вполголоса. Бритоголовый с загоревшимися глазами заглядывал ему через плечо. Никита стоял с безразличным выражением лица, но на самом деле его страшно интересовало, что там рисует отец, и он жадно прислушивался. Подошел дед Сашок и тоже стал слушать, строго сверкая очками на солнце. Потом откашлялся и сказал деловито:

— Извиняюсь, конечно, но у меня тоже кое-какие замечания имеются…

Бритоголовый рассеянно оглянулся на него:

— Вы с точки зрения бухгалтерии?.. Минуточку…

Он взял из рук отца бумажку, посмотрел и довольно гмыкнул. Дед Сашок сердито блеснул очками на бритоголового, собираясь что-то сказать, но тут подошел паром, и надо было спешить грузиться.

У парома ржали лошади, кричали люди, толстый паромщик деловито командовал: «Вправо, вправо заводи жеребчика… Эй, чернявый, куда лезешь — не видишь, чья очередь?!» Никита стоял на покачивающемся пароме, крепко уцепившись руками за перила. Ленивые волны разбивались о понтоны, обдавая сапоги блестящими брызгами. Белый пар поднимался от воды, и казалось, что река, подожженная солнцем, кипит. Отец снял фуражку и помахал ею стоявшему на берегу бритоголовому. Никита тоже помахал. А дед Сашок отвернулся и сказал:

— А ну его… Много из себя понимает…

На что отец ответил:

— А ты не маскируйся. Коли колхозник, так и будь им. Ясно?

Из-за мыса показался пароход. Он плыл медленно и важно. Звук ударов колес о воду звонко разносился над рекой. За пароходом тянулись баржи. На одной из них приоткрылся брезент и была видна золотистая россыпь пшеницы. Отец и дед Сашок внимательно смотрели на баржу, и Никиту поразило строгое и значительное выражение их глаз. Но тут же он догадался, в чем дело: наверное, они думали, что это плывет в Москву та самая пшеница, что сдавал их колхоз. Никита также сделал серьезное лицо, чтобы знали, что он тоже имеет отношение к делу: совсем недавно он водил свое звено в поле на сбор колосьев.

Пароход прошел, но волны долго еще хлюпали в борта парома. Когда хотели отчаливать, подъехала еще подвода. Никита сразу обратил внимание на одного из сидевших в ней — черноволосого, узкогубого, с дерзким взглядом мужчину. Он спрыгнул с телеги, ввел лошадь на паром, и сразу здесь стало шумно от его гудящего голоса. Увидев черноволосого, отец нахмурился и отвернулся.

— Ох, не люблю молодца! — сказал он деду Сашку. А черноволосый уже стоял перед отцом и, лихо подбоченясь, так, что было видно — ему все нипочем, говорил:

— Доброго утра, Сергей Данилыч! Что, колхозные излишки едешь городскому жителю продавать?

— Здорово, Семочкин, — сказал отец хмуро, — опять на базар? Когда ты работаешь, скажи на милость?

— Работа не медведь, в лес не убежит. В колхозе и без меня народу уйма, — ответил Семочкин и подмигнул черным глазом Никите: — Верно, пацан?.. Вот, везу продавать продукцию собственного хозяйства.