Чертов дом в Останкино - Андрей Добров

– Искать, ваше величество?

Екатерина откинулась на спинку кресла и внимательно посмотрела на литератора.

– Это странная история. Ты знаешь, я трачу огромные деньги казны на разные богоугодные и праведные дела. На университет, на сиротские приюты, на издательское дело и так далее. Мои собственные расходы невелики – особенно по сравнению с Елизаветой. Я долгое время даже не проверяла счета моей канцелярии, пока… ну, это к делу не относится.

«Пока Чернявый не запустил руки в казну по самые плечи», – подумал Крылов.

– И вот однажды, просматривая отчеты о тратах, я обнаружила такую, которая делается ежегодно вот уже семьдесят с лишним лет! И причем никто не знает, на что идут эти деньги! Все, кто знал, уже давно умерли. Но существует личная записка Петра Алексеевича о том, что трату эту необходимо делать во что бы то ни стало. И никто не в силах ее отменить. По сути, это единственное завещание Великого императора. И оно касается дела, о котором никто не знает!

– Как такое может быть? – вырвалось у Крылова.

– Согласно распоряжению Петра, эти деньги в золотых монетах отвозятся в Москву, в Сухареву башню, где их надлежит оставлять в потайном месте. В прошлом году я послала особого человека с этими деньгами, дав ему строгий наказ – проследить, кто заберет их. Человек эти деньги положил и остался смотреть за ними. Но наутро денег в тайнике уже не было!

– Чародейство! – горячо сказал Крылов. – Ведь Сухареву башню построил Брюс. А Брюс был колдун.

– Вовсе не он, – возразила Екатерина. – Чоглоков ее построил по приказу Петра в честь стрельцов Лаврентия Сухарева, которые не изменили ему во время бунта Софьи. Но Брюс там и вправду живал – прямо над Навигацкой школой. Они с Лефортом в фехтовальной зале проводили заседания своего «Нептунового общества». И не они одни, да только… – Она задумалась. – Впрочем, сам все со временем узнаешь. Итак, не оставив этого дела просто так, я приказала провести тщательное исследование архивов. Не знаю, связано это или нет, но в отчетах за семнадцатый год есть расходы на сооружение некого дома, который строил князь Черкасский по чертежам юного Ганнибала, присланным из Франции. Он ведь был талантливый архитектор и механик, ты знаешь это?

Крылов пожал плечами.

– Да, да, – сказала Екатерина. – Была потрачена сумма, в десять раз превышающая расходы на постройки подобного размера. Но больше нигде про этот дом не упоминается. Никаких чертежей. Его нет нигде в описях. Ничего! И хотя я не могу связать таинственные расходы, пропадающие в Сухаревой башне, и постройку исчезнувшего дома, я чувствую, что связь эта есть. Поскольку приказ Петра о посылке золота в Москву, в Сухареву башню, совпадает с окончанием строительства Ганнибала.

Крылов сидел, раскрыв свои полные губы. Он так увлекся рассказом, что просто забыл, где находится и с кем разговаривает!

– Завтра подходит срок снова везти золото в Москву. Утром к тебе придет мой кучер. Золото будет у него, как и средства на твое расследование. Вот тебе мой приказ: поезжай для начала в Первопрестольную и выясни, куда исчезает золото. И помни про исчезнувший дом Ганнибала. А теперь иди и помни: разболтаешь – пеняй на себя! Отправишься вслед за Новиковым просвещать тюремщиков. Хотя, думаю, ты даже Неву пересечь не успеешь.

Петербург. 1844 г.

– Я вышел от императрицы в странном состоянии духа, – продолжил свой рассказ умирающий баснописец. – С одной стороны, мне льстило быть избранным ею. Да и сама история казалась увлекательной. С другой – почему именно я? Почему? Неужели не нашлось во всей России другого незаметного человека, даже и не литератора, которого не сводило бы, как меня, с ума повеление выехать из гостеприимного дома Бецкова на Миллионной. Бросить привычный образ жизни, прервать мои ленивые занятия, пусть даже и бесплодные, отказаться от необходимого мне питания пять раз в день и сна в тот момент, когда я пожелаю, – это было выше моих сил. Но и отказаться теперь было нельзя! Долгий и напряженный разговор вызвал у меня острую потребность курить, я полез в карман за сигарами и вытащил одну, прикидывая, что же с ней делать. Безусловно, я уже видал, как богатые вертопрахи дымили сигарами, но сам еще ни разу не обрезал ни одной. И в этот момент кто-то взял мена за руку. Я обернулся. Позади меня стоял тайный советник Александр Андреевич Безбородко. Прежде, до появления Чернявого, Безбородко был в большой силе, затмевая блеском даже своего начальника Остермана, но новый фаворит одним щелчком сбил звезду Безбородко с дворцового небосклона. И теперь поговаривали, что Безбородко перешел в партию наследника Павла, чье положение после женитьбы Александра стало шатким. Ждали, что Екатерина отменит свой указ о назначении наследником ненавистного Павла и передаст царство внуку Александру, теперь, после свадьбы, считавшегося совершенно взрослым.

– Крылов, паршивец! – прошептал Безбородко, увлекая меня к окну, подальше от дверей библиотеки. – О чем ты разговаривал с ее величеством?

Я с удивлением взглянул на тайного советника:

– Простите, Александр Андреевич, могу ли я передавать разговор с императрицей?

– А почему бы и нет, скотина? – спросил Безбородко, оглядываясь по сторонам. – Это всего лишь дело правильного выбора. Ты боишься гнева императрицы – и это совершенно правильно. Но, дорогой мой бумагомарака, ты же понимаешь, что между тобой и Матушкой есть еще много могущественных и сильных фигур, которых тоже необходимо бояться такому ничтожному человеку, как ты.

Этот излишне благообразный сановник был выше меня и почти той же комплекции, только одет не в пример богаче. На нем были коричневый бархатный придворный кафтан с золотым шитьем, бежевый камзол, изукрашенный не менее богато. Светло-русый парик венчал голову с красивым благообразным лицом. Безбородко распространял вокруг благоухание апельсиновых цветков – вероятно, выливая по утрам на себя не менее половины флакона парижских духов. Хотя, конечно, в этом ему было далеко до Бонапарта, который, говорили, лил на себя о-де колон по три-четыре флакона на дню.

Мне требовалось срочно придумать, что ответить Безбородко, которого, очевидно, очень тревожил сам факт разговора владычицы и простого опального журналиста. Думал я недолго.

– Государыня ругала меня, – сказал я как можно более печальней. – Она говорила, что я своими литературными трудами мешаю ей проповедовать величие России.

Это было только частью правды, но, как мне тогда казалось, вполне могло сойти. Но не сошло, потому что граф указал на сигару в моей руке.

– Ах, врун! Тогда это вот – что? – спросил он уязвленно. – Хочешь уверить меня, что наша Семирамида раздает свои сигары всем, кого решила высечь с глазу на глаз? Предупреждаю тебя в последний раз, дурья ты башка, надо бояться не только гнева Матушки, но и, например, моего!

Мимо прошла пара вельмож, постукивая своими тростями и разговаривая так тихо, что нельзя было уловить ни слова. Возле нас с Безбородко они остановились и небрежно поклонились, улыбаясь. Правда, в улыбках этих не было ничего веселого – скорее они были издевательскими. Граф поморщился и приподнял верхнюю маленькую губу – то ли ощерился, то ли улыбнулся в ответ.