Бессмертные карлики - Эрве Рихтер Фрих

Вдруг тобай заметил маленькое голубоватое кольцо дыма, которое поднялось над степью и растаяло в лучах солнца. Выстрелы, значит, были направлены в небо, и так как ни один разумный человек не станет стрелять в кондора, находящегося на высоте тысячи метров, то нетрудно было угадать, в чем дело.

Паквай опустил свое охотничье ружье и без дальнейших раздумий пошел на выстрел через траву в человеческий рост вышиною. Несколько минут спустя он склонился над потерявшим сознание профессором. К своему изумлению, он увидел старого седого человека в смертельном изнеможении. Револьвер выпал из худой руки, более похожей на иссохшую лапу. Выстрелы были, по-видимому, произведены последним усилием слабеющей воли. Но человек был еще жив.

Паквай не терял времени.

Он взял на руки исхудалое тело, легкое, как тело ребенка, и перенес его к своему костру. Он расстегнул одежду старика, влил смесь коньяка и воды в сухие безжизненные губы и проделал все необходимое для восстановления дыхания. Этими разумными приемами он скоро достиг своей цели. Через несколько минут старик открыл глаза и осмотрелся спокойным и ясным взглядом. Он не пытался приподняться, но быстро оценил положение. Его испытующий взор устремился на склонившегося над ним человека, и, казалось, он остался доволен увиденным.

– Что могу я сделать для вас? – спросил по-испански Паквай, и в его мягком, спокойном голосе звучал чуть заметный гортанный индейский акцент. – Я принадлежу к миссии Красного креста из Коимбры, – продолжал он. – Мое имя – Паквай.

Слабая улыбка пробежала по отмеченным близкой смертью губам старика.

– Немного воды, – прошептал он.

Сделав несколько глотков, профессор лежал тихо в течение нескольких минут. Он собирался с последними силами. Затем он начал говорить короткими, сжатыми фразами, как человек, желающий рассказать возможно больше за короткое время.

– Во внутреннем кармане у меня на груди лежит мой путевой дневник, – сказал он. – Возьми его и, когда я умру, отошли тому, кто может продолжать работу, которую мне пришлось прервать. Мое имя, адрес и завещание найдешь ты в том же кармане. Этот дневник содержит важные сведения – путь к великой тайне. Остальные бумаги пригодятся, быть может, для того, кому суждено окончить мое дело. У меня было достаточно воли, но не хватило сил. Цель так высока, что стоит пожертвовать жизнью, чтобы достигнуть ее. Я не сожалею о моем путешествии – иначе я был бы плохим сыном науки. Понимаешь ли ты меня, ДРУГ?

– Да, – ответил Паквай торжественно. – И твой дневник я передам верному человеку, обладающему истинною силою духа. Но ты говоришь о смерти. Жизнь еще нуждается в тебе, господин.

Старик покачал головой.

– Я сам врач, – сказал он. – Уже восемь дней, как смерть подстерегает меня. Конец мой близок. Во мне остались живы, быть может, только несколько мозговых клеток. Они – хранители моей последней воли. Пройдет несколько минут, и все будет кончено! Но я могу теперь умереть спокойно. Ты – человек, достойный доверия, Паквай. Твое имя известно по ту сторону Аконкагуа[7]. Но теперь оставь меня в покое… Как хорошо старому человеку уснуть!

Около двух часов просидел Паквай у изголовья умирающего Раймонда Сен-Клэра. Он отгонял от него насекомых и заслонял его от жгучих лучей солнца, меж тем как тяжелое дыхание старика становилось все тише и тише.

Вдруг умирающий приподнялся, опираясь на руки.

– Инес! – воскликнул он. – Берегись черного Антонио! Проклятие ему и всему его роду!

Со стоном он упал навзничь. Судорога, сводившая черты его лица, прекратилась, и лицо приняло мягкое и ясное выражение, в то время как жизнь медленно отлетела от старика. Бледные губы его двигались, словно шепча что-то. Он теперь был далеко-далеко, в ином времени. Быть может, сидел он у кафедры Пастера и повторял слова учителя: «Прекрасно умереть за великое знание».

Через несколько минут Паквай поднялся. Он долго стоял, склонив голову. Ни один звук не нарушал окружавшей его торжественной тишины.

Только высоко в небе кружился кондор, далекий и величавый.

Операция была окончена.

Высокий, сильный доктор, на целую голову возвышавшийся над всеми ассистентами, мыл окровавленные руки в то время как уносили пациента.

Сестра милосердия подошла к нему.

– Пятнадцать минут, – сказала она отрывисто.

Хирург, довольный, кивнул.

– Идет, идет, – сказал он спокойно, – а как с наркозом?

– Больной уже проснулся. Он вполне благополучен. Это необыкновенно симпатичный, терпеливый юноша. Его мать здесь и желает говорить с доктором.

– Я сейчас приду.

В приемной стояла высокая, бедно одетая женщина в черном. Она была очень бледна, а покрасневшие глаза и нервно трепетавшие руки свидетельствовали о бессонных ночах. Ее низкий приятный голос дрожал, когда она обратилась к доктору с ясными голубыми глазами.

– Ну что? Как?..

– Это тяжелый случай, сударыня. Операция прошла прекрасно. Остальное должны довершить туберкулезные врачи.

– Я не совсем понимаю…

– Как вам известно, у вашего сына сильно затронуто одно легкое. Это легкое мы изъяли, удалив несколько ребер.

– Все это кажется мне ужасным!

– Почему? Лучше освободиться от больного органа, который мешает и причиняет вред. Многие люди, старые и молодые, живут с одним легким и чувствуют себя великолепно… А ваш сын, я думаю, будет совершенно здоров. Это также мнение специалиста по легочным болезням, который присутствовал при операции. Никаких излишеств. Если он обладает спокойной и уравновешенной натурой, он проживет дольше, чем кто-либо из нас.

Бедная женщина словно помолодела на десять лет. Она схватила руку доктора и горячо пожала ее.

– Как мне благодарить вас! – промолвила она. – Это мой единственный сын, и я вырастила его своими трудами. Сегодня – самый счастливый день в моей жизни!

Она быстро отвернулась, чтобы скрыть слезы радости, выступившие на глазах.

Доктор посмотрел на нее. Уже не было перед ним пожилой, измученной матери – словно молодая девушка, выбежала она из серой больничной комнаты.

Но хирург не торопился.

В глубоком раздумье вышел он из громадной больницы, на фасаде которой виднелась вывеска Красного креста.

Был восхитительный весенний день, и воздух словно трепетал от радости всевозможных обещаний.

– Здесь – дорога к настоящей жизни, – будто говорил врачу фиорд. – Приди ко мне, и я подарю тебе новые приключения, новые чувства и новую весну!..

Врач горько усмехнулся и медленно пошел вниз по широкому шоссе. Никогда он не ощущал так ясно, как в эти норвежские весенние дни, что он сидит в клетке, красивой, раззолоченной, с будничным, обычным уютом, в клетке, которая так мало соответствует его непрерывному стремлению, тоске по чужим странам, где найдется место для его силы и отваги.