Партия для ловеласа - Вера Колочкова

А уходить все равно не хотелось! Он даже поймал себя на мысли, что не так уж и трогает его Вероникина измена. Нет такой уж особо тяжкой досады да ревности ни в голове, ни в сердце. Странно даже. А вот обида есть. Потому что не могла она взять и вероломно вдруг покуситься на семейное их и крепенько уже устоявшееся счастье-благополучие с прогулками, запахами, бьющим через окно в глаза солнцем и нежной дремой перед телевизором. Потому что оно, это счастье, так просто с неба не свалилось, а устраивалось постепенно, и с годами вошло в его суть прочно и стало составной частью его жизни, и никакого такого права у нее нет лишать его всего этого.

«Ладно. Сейчас я уйду, конечно. Куда деваться-то? А там видно будет…» — подумал Игорь малодушно. Он вдруг как-то разом прочувствовал в себе это спасительное малодушие, которое так охотно уступило место необходимой для случая мужской горделивости, и оно вовсе не показалось ему чем-то совсем уж его недостойным. Он даже будто бы и охотно уцепился за него, как за тонкую веревочку. Конечно, видно будет! В конце концов, это же его собственная горделивость, и малодушие тоже его собственное, и ни перед кем, кроме как перед самим собой, он за эти чувства и не отвечает…

С трудом закрыв крышку чемодана, он выволок его и прихожую, молча натянул ботинки, просунул руки и рукава дубленки. На кухню к Веронике решил не заглядывать. Не смог…

— Пап, а ты куда? — высунулся из своей комнаты заспанный, удивленный Андрюшка. — Мы же в новую игру хотели поиграть… Которая интеллект развивает… Ты же сам говорил…

— Потом поиграем, сын. В следующее воскресенье. Ага? Я заберу тебя на выходные к бабушке…

— Пап, ты что? Ты забыл, что ли? Я же завтра уезжаю в зимний лагерь! Я две недели там целых жить буду! А ты уходишь почему-то…

— Ну… Я к тебе туда приеду, Андрюшка… На выходные… Хорошо? Погуляем с тобой по лесу, на лыжах покатаемся…

— Пап, не уходи!

— Не могу, Андрюха. Так надо, сын. Давай потом поговорим, ладно? Я сейчас пока не могу тебе ничего объяснить…

— Ты, что ли, у бабушки жить будешь?

— Да.

— А почему?

— Потом, сын. Потом, все потом…

— А ты ведь вернешься, да?

— Не знаю. Там видно будет…

Со звоном бросив ключи от квартиры на тумбочку, Игорь открыл дверь, выволок чемодан на лестничную площадку и подопнул ее сзади ногой решительно. Она обиженно и закрылась у него за спиной, щелкнув хиленьким английским замком. Вздохнув, он потащил свой чемодан к лифту…

«…Там видно будет… Там видно будет…» — так и отстукивали свой ритм мужнины последние слова в голове у Вероники после дверного хлопка. Правильно он сказал — там видно будет. Только вот что такое особенное будет видно и где это там, она не смогла бы сейчас точно определить. Как-то сразу образовался в голове полный сумбур, с той самой секунды, когда она, обернувшись от окна, увидела лицо входящего на кухню мужа. И будто закаменело все внутри — то ли от проснувшейся вмиг совестливости, то ли от обыкновенного стыда перед мужем. Все ж таки, как ни крути, а она теперь ему не кто-нибудь, она теперь ему неверная жена… Но особого страха перед ситуацией почему-то не было. Было только легкое, едва заметное дрожание, похожее немного на страх, и все. Нет, конечно же она должна, должна была его остановить! Обязательно должна была, только вот не остановила почему-то. Может, потому, что внизу за углом стояла машина Стаса и он в этот момент внимательно смотрел в окно на ее спину, наверняка ему оттуда видную, и тем самым незримо здесь присутствовал? О господи, да что же это такое она натворила? Или, наоборот, правильно все сделала? Может, оно так и лучше? Или нет? Или и правда — там видно будет? Господи, хоть бы подсказал кто…

— Мам, а почему папа с чемоданом ушел? — вывел ее из состояния ступора Андрюшка. Его ничего не понимающий, растерянный взгляд будто ударил по лицу, еще больше заставил устыдиться в содеянном.

Вероника протянула к нему руки, улыбнулась заискивающе:

— Сынок, папа какое-то время поживет у бабушки с дедушкой…

— А вы что, поссорились, да?

— Нет, Андрюш, не поссорились.

— А тогда почему?

— Ну, почему, почему… Просто он по ним соскучился!

— Как это — соскучился? Я завтра уезжаю, а он соскучился… Ты что?

— Ладно, сынок, не задавай глупых вопросов. Иди лучше вещи свои собери. Игрушки, книжки…

— А тогда я тоже никуда не поеду, вот! Раз папа к бабушке жить ушел, и я никуда не поеду!

Андрюшка задрожал полными губами и приготовился, как настоящий мужчина, изо всех сил сдерживать слезы, то есть боднул воздух крепким выпуклым лбом и весь напрягся, как перед прыжком вверх. И старательно заморгал. Игорева наука — держи, мол, себя до последнего, и борись, и помни, что мужики не плачут…

— Андрюш, ну чего ты… Ну перестань… Как это ты не поедешь? Ты же так хотел! Там же так здорово, там и друзья все с тобой будут — и Костик, и Никитка… А папа к тебе в воскресенье приедет — ты же сам слышал! Что ж это получится, папа приедет — а тебя там нет? — как можно веселее и очень быстро проговорила Вероника, пытаясь помочь сыну в этой неравной борьбе с подступающими слезами. — Ты же у меня взрослый совсем, сам понимать должен…

— Ладно. Поеду, конечно, — сдавленно проговорил Андрюшка и ретировался спешно в свою комнату. Потому что девчоночьи слезы, кажется, собирались вовсю праздновать свою победу. Так что лучше уж и не показывать их, не позориться окончательно…

Вероника двинулась было вслед за сыном, но телефонная трубка в ее руке вдруг ожила. Господи, неужели опять Стас? Нет, она сейчас не готова ни к каким разговорам, она еще в себя не пришла от произошедшего пять минут назад трагического, в общем, события. Она не может, не может сейчас ни с кем и ни о чем говорить…

— Алло… — осторожно произнесла она в трубку и вздохнула облегченно, услышав обрушившийся на нее, как обычно, пулеметной очередью Катькин голос:

— Верка! Представляешь, мне письмо от Костика пришло! Пишет, что у них там через две недели будет день открытых дверей и родителям все покажут-расскажут, и казарму, и столовку, и что едят, и все-все прочее, представляешь? Я обязательно поеду, Верка! Денег взаймы на дорогу дашь?

— Ну, огорошила-затараторила! Вечно несет тебя с бешеной скоростью. Не женщина, а автомат Калашникова…

— Да сама такая!

— Ну уж, не скажи…

— Ладно, может, и не такая! А только если я автомат, то ты тогда настоящий тормоз! Вот! Поняла?

— Поняла…

Только давняя и верная подруга Катька могла называть ее Веркой. Так уж с детства их совместно-коммунального повелось. Выросли они в одной «вороньей слободке», в старой коммунальной квартире на окраине города, в богом забытом Востриковом переулке. Собственно, «вороньей слободкой», по большому счету, их совместное жилище и нельзя было назвать — всего лишь двухкомнатная квартира-распашонка на двух хозяев. Вернее, хозяек. И были этими самыми хозяйками матери Катьки да Вероники, женщины насквозь противоположные и друг другу сильно неприязненные. Только вот дочери, несмотря на взаимное недовольство соседством и друг другом их матерей, были очень дружны, и была их дружба-привязанность не соседской даже, а более, может, сложной, обусловленной одинаковым несчастливым детством в обществе вечно враждующих женщин и отсутствием каких бы то ни было отцов. Вернее, у Вероники отец был. Давно, правда. Исчез, когда она еще под стол пешком только-только научилась ходить. Потом появился, когда ей десять лет исполнилось, потом на свадьбу их с Игорем приходил. И все. А у Катьки вообще отродясь никакого отца не водилось. Зато она Вероникиного очень хорошо помнила, потому как старше была на десять лет и в жизни ее принимала с самого рождения живейшее участие. И подруга, и нянька, и наставница, и дворовая защитница.