Бабочки в жерновах - Людмила Астахова

Ну и ладно, ну и пусть! В конце концов, Ланс приехал не виниться, а напротив — ещё раз утвердиться в своем «опасном заблуждении», а заодно удостовериться, что законы мироздания незыблемы — его по-прежнему презирают со всей академической строгостью.

Помочь выйти из машины профессор ему категорически не позволил. Впрочем, причину столь резкого отказа Ланс понял уже спустя две минуты.

В гостиной их встретила госпожа Аделард, так сказать, новой модели. Очень-очень молодая женщина, белокурая, хрупкая, высокая, словом, именно такая, какими были три предыдущие жены уважаемого профессора. И звали её…

— Джоси, — чуть слышно молвила госпожа Аделард, протягивая руку для поцелуя.

Как только Ланс удержался в рамках приличий и не начал злорадно хихикать — непонятно.

— Счастлив нашим знакомством, сударыня. Очарован. Ваш муж просто редкостный везунчик.

Супруги приходили и уходили, а интерьер и обстановка дома номер 8 по улице Зеленой оставались в неизменности. В то время, когда по миру победно шествовал Новейший Стиль, прописавший ажурной прихотливой вязью на своих трепетных знаменах — Естественность, Свобода и Пластика, в особняке знаменитого археолога царила помпезная монументальность вековой давности. Все эти курильницы, столики-треножники, длинные кушетки с ножками в виде орлиных лап, алебастровые вазы, которые так боготворили в имперские времена. Но если у других коллекционеров вазы и лампы с длинными носиками оставались всего лишь роскошными копиями в древнем вкусе, то у профессора Аделарда эти предметы были подлинниками, родом из седой полумифической старины. А откуда бы еще взяться у потомка древнего аристократического рода страсти к ковырянию в пыли и собиранию черепков?

Ланс прикинул, что мраморный барельеф со взбесившейся квадригой, которым была увенчана каминная полка, будучи проданным на столичном аукционе, единым махом решил бы все его личные материальные проблемы. На алебастровый же светильник вообще не следовало смотреть дольше пяти минут во избежание обильного слюноотделения. От зависти. Старый спесивый кобель Брис Аделард сидел на куче золота, что твой дракон, и только и знал — старых жен менял на молодых.

— Дорогая, попроси Класилд сделать нам с господином Лэйгином по чашке чаю.

Джоси одарила гостя столь испуганным взглядом, что Лансу захотелось немедленно проверить — не выросли ли у него на макушке рога.

— Иди, иди, дорогая. Нам надо поговорить, — строго приказал муж, и когда дверь закрылась с другой стороны, резко рыкнул: — Оставь своё мнение при себе!

Ничего страшного, ехидно молчать Ланс тоже умел. Он уютно устроился в антикварном кресле (начальная цена — семьсот пятьдесят бон[1]), небрежно опершись рукой на вызолоченную бронзовую пантеру подлокотника, откинулся на спинку и уперся взглядом в изумительную люстру (начальная цена — четыреста семьдесят бон серебром). Проклятье! Не жилище ученого, а дворец дикарского царька.

— Итак, к делу, Ланс, к делу. Ты взялся за старое?

Профессор навис над гостем точно коршун, нацелившийся на неосторожного лиса: глаз пылает праведным гневом, желваки так на скулах и играют, ноздри породистого носа-клюва трепещут. Страх, ужас и возмездие в одном лице.

«А старине-Брису не чуждо стало актерство», — равнодушно отметил Ланс. Но то, что на сей раз они обойдутся без традиционного обмена любезностями и бесполезными светскими фразами его крайне радовало.

— Какая вам разница, учитель…

— Не смей меня так называть!

— Хорошо, не буду, — тут же покорно согласился Лэйгин. — Я всего лишь прошу о маленьком одолжении в память о… эээ… скажем, в память о нашем давнем знакомстве. Я точно знаю, что у вас хранятся все списки с табличек, тщательно перерисованные, самые точные из всех существующих, включая копии тех табличек, о которых не упоминается в каталогах Национального музея, о которых ни слова не сказано ни в одной статье или монографии.

— Ты говоришь о предмете номер 3411 дробь 7?

— Точно! Удивительная проницательность!

— Удивительная глупость! — парировал Брис.

Спорить не имело смысла, лишь время тратить.

— Да, я непроходимо глуп. Могу, если вам угодно, выдать в том официальную справку. Выставите в рамочке над рабочим столом, опубликуете в ежегодном «Вестнике археологии», а потом завещаете университету. Так могу ли я взглянуть на копию предмета 3411 дробь 7?

— Ты — сумасшедший, как и твой отец!

— Да.

— Ради бредовой идеи, ради смехотворной гипотезы ты похерил научную карьеру, Ланс! Ты своими руками уничтожил свою репутацию серьезного ученого, ты отрекся от всего, что свято для настоящего воина науки: от объективности, от фактов и от истины. Во имя чего? Во имя алчности и тщеславия! — вещал Аделард с пафосом достойным, на вкус обвиняемого, лучшего применения.

«Знакомая песня. Болтай, болтай! Что тебе еще остается? Получи свой маленький утешительный приз и сделай, как я хочу, — лениво думал Ланс, помимо воли прицениваясь к профессорской коллекции древностей. — Интересно, а прелестная юная Джоси в курсе, что по завещанию всё это богатство отойдет Саломийскому Университету? Наверняка ведь нет, хотя… кто знает. Невооруженным глазом видно, что барышня без ума от Брисовых седин и недюжинного ума».

И уже необязательно заключать пари, кто теперь для милой Джоси враг номер один. Конечно, паршивец Ланс, который принудил выдержанного Бриса Аделарда повышать голос, буквально кричать на весь дом.

— Ты — жадное ничтожество, вроде тех врачей, что обслуживают раненых в перестрелке бандитов, используя академические знания во имя зла!

«Я тоже тебя люблю, Брис»

— И ты ничем не лучше какого-нибудь паршивого контрабандиста, волокущего на себе ящик вина через кусты и канавы.

«О! Кстати, о контрабандистах!» — как-то по-детски обрадовался Ланс и осторожно похлопал себя по карману пиджака, проверяя сохранность ценного письма.

— Никто из приличных людей тебе не подаст руки!

«Сдались мне ваши руки!»

— И дни свои ты, якшающийся с отбросами общества, кончишь в тюрьме!

Знал бы гневный обличитель Лэйгиновых реальных и мнимых пороков, в скольких тюрьмах тот успел побывать, побоялся бы к бывшему ученику спиной поворачиваться, право слово.

— Вы абсолютно правы, так и будет.

«Я все равно добьюсь от тебя желаемого. И если для этого потребуется залезть на крышу и прокукарекать на весь Саломи — я это сделаю».

Жизнь презренного авантюриста научила Ланса Лэйгина банальной истине: «Сено к лошади не ходит», то бишь, кому больше надо, тот и старается. Сейчас «надо» именно ему.

Все-таки правы монашествующие «мельники»-проповедники, когда без устали твердят, что терпение — высшая добродетель человеческая. Терпение же в отношении стариковских причуд — вдвойне добродетель. Старость ниспослана людям для испытания их умения терпеть — свою ли немощь, чужое ли упрямство, неважно. Дай опытному и умудренному высказаться до конца, поддакни, где надо, придержи язык, где не надо им болтать. Разве это так сложно? Для пылкого юноши — возможно, но не для тридцатипятилетнего, очень целеустремленного мужчины.