Love of My Life. На всю жизнь - Луиза Дуглас

Когда все закончилось, люди стали постепенно расходиться. Невестки, племянники и племянницы, давние друзья семьи и сотрудники вереницей потянулись вниз по склону к машинам, которые стояли на парковке за церковью. У свежей могилы остались только самые близкие — четверо братьев, родители и я. Мы молча стояли, отбрасывая длинные тени под рано опустившимся к горизонту зимним солнцем. Карло первым развернулся и пошел прочь. За ним последовал Стефано, уводя за собой Фабио, а Марк прошептал мне на ухо:

— Они имеют право остаться с ним наедине.

Я согласно кивнула и позволила ему увести себя прочь, оставив Анжелу и Маурицио одних. Они стояли, не касаясь друг друга, и напоминали две кладбищенские скульптуры. Скорбящие родители у могилы своего блудного сына.

Примерно на полдороге вниз с холма Марк внезапно зарыдал — громко и безутешно, как ребенок. Для меня это стало последней каплей. А так как нам обоим совсем не хотелось, чтобы кто-то видел наши слезы, сопли и мою расплывшуюся тушь, мы инстинктивно свернули с главной дороги и оказались на небольшой боковой тропинке, которая вилась между деревьями, окружающими церковь. Именно на этой тропинке мы долго стояли, крепко взявшись за руки, и рыдали, ни от кого не таясь. А потом, когда наступил катарсис, принесший долгожданное облегчение, мы, не произнеся ни слова, поцеловались. Это был сладкий поцелуй, похожий на глоток воды для сгорающего от жажды в пустыне или воздуха для задыхающегося под водой. Это был поцелуй единственного человека на земле, который любил Луку так же, как любила его я.

Я чувствовала во рту соленый от моих слез язык Марка, то, как соприкасаются наши зубы, как его руки нежно гладят мои влажные щеки, и все это было настоящим подарком небес. Марк целовал меня нежно, но страстно, как будто вместе с моим дыханием он хотел впитать в себя частичку Луки. И чувствуя приятную тяжесть его тела, материальность его бедер, которые касались моих, я понимала, насколько мне повезло. У меня, по крайней мере, остался Марк, который всегда будет напоминать мне о Луке, а самому Марку некому напомнить о нем, кроме меня.

Мой муж Лука погиб в автокатастрофе седьмого января прошлого года на автостраде M1.

Та зима была необыкновенно холодной, и хотя коронер в своем отчете утверждал, что авария никак не была связана с погодными условиями, думаю, что сумеречный предвечерний свет все же сыграл тут свою роль. По крайней мере, разговаривая со мной по телефону за считанные секунды до аварии, Лука сказал, что «дорога — это какой-то мерзкий, слякотный кошмар».

Я избегаю думать о подробностях того, что произошло. Но иногда воображение все же уносит меня на тот злосчастный участок дороги, и на меня наваливается ужас реальности терпящего аварию грузовика — со звоном осколков стекла, скрежетом металла и хрустом переломанных костей. Если мне не удается вовремя спохватиться и взять себя в руки, я начинаю размышлять о том, что на самом деле видел и слышал перед смертью Лука, что он чувствовал, успел ли испугаться. В соответствии с моей версией событий Лука умер мгновенно и не успел не только ничего почувствовать, но даже понять, что произошло.

— Слава Богу, что он не страдал, — говорили те, кто пытался меня утешить. Они считали мою версию правдивой, но сама я отнюдь не была уверена в этом.

У Луки всегда было предчувствие, что однажды он погибнет в автокатастрофе. Каждый раз, когда мы с ним застревали в пробке, независимо от того, сколько времени нам приходилось в ней томиться, он всегда останавливал меня, если я начинала жаловаться.

— Скажи спасибо, что мы с тобой не на месте того бедняги, из-за которого она возникла, — говорил он, и я думала о том человеке, мужчине или женщине, который сегодня утром, как обычно, спокойно ушел из дому, не подозревая, что ждет его впереди. А сейчас он или она, в лучшем случае, лежит в машине «скорой помощи», которая мчится по встречной полосе, включив мигалку и завывая сиреной. И тогда я вздыхала, приглаживала волосы и говорила:

— Да, конечно. Слава Богу, мы с тобой на своем месте.

Лука не верил в Бога, но он, несомненно, способен был сохранять самообладание и чувство собственного достоинства в любой ситуации.

— Так почему бы не потратить эти десять минут на то, чтобы просмотреть результаты последних футбольных матчей? — обычно говорил он.

И пусть при этом мы опоздаем на свадьбу, пусть пропустим назначенную встречу — какое, черт побери, это имеет значение!

У Луки были широкие плечи, узкие бедра и длинные, стройные ноги футболиста. Его темно-карие глаза обрамляли черные пушистые ресницы. Будь глаза чуть побольше, он, пожалуй, выглядел бы слегка женственно. Из-за того что Лука был классическим брюнетом, он всегда казался небритым. Его смоляные тонкие волосы слегка вились и, отрастая, образовывали локоны. Когда Лука был помоложе, он носил длинные волосы, а в последнее время начал стричься довольно коротко, хотя все равно его стрижка была несколько длиннее, чем того требовала мода. В Лондоне это не имело никакого значения. В этом городе ты можешь позволить себе выглядеть так, как тебе заблагорассудится.

Лука всегда был довольно неряшлив, да он и не стремился к опрятности. По-моему, он вообще никогда не заправлял рубаху. Иногда его носки были разного цвета, а еще чаще он вообще их не надевал, несмотря на то что из-за этого кроссовки приобретали специфический запах. В отличие от большинства окружающих я ничего не имела против.

Лука был упрям. Причем это свое качество он считал добродетелью, так как всегда был непоколебимо уверен в собственной правоте. Для него не существовало полутонов. Все было либо черным, либо белым. Он или любил, или не любил, или принимал, или не принимал. Середины не существовало.

Лука был настоящим шеф-поваром. Он любил свою работу, любил своих коллег, и в том, что касалось дела, был чрезвычайно взыскательным. Он стремился к совершенству как в приготовлении, так и в подаче блюд. В его ресторане не могло быть пережаренной рыбы или недоваренных макарон. Он много смеялся, громко разговаривал. Он вообще производил много шума, был очень эмоциональным и в этом отношении походил на своего отца.

Когда Лука смотрел по телевизору футбольные матчи, он сидел, опершись локтями на колени. Он беспрестанно подбадривал игроков и выкрикивал указания. Если они следовали его рекомендациям и забивали гол, он ликовал и кричал: «Молодцы! Так держать!»

Если же ничего подобного не происходило, Лука откидывался на спинку стула, в отчаянии бил себя ладонью по лбу, и на несколько мгновений для него наступал настоящий конец света.

Любовь Луки к футболу выходила за рамки разумного. Он болел за «Наполи» и утверждал, что Диего Армандо Марадона — лучший футболист всех времен и народов. Правда, Стефано говорил, что сейчас даже как-то неловко признаваться в том, что болеешь за «Наполи» — уж очень паршиво они играют. Тем не менее иногда мы вместе с семьей Стефано все же отправлялись в Италию, чтобы братья могли воочию понаблюдать за очередным разгромом «Наполи», в то время как мы с Бриджет и детьми плавали в бассейне на арендованной вилле у подножия Везувия. В те чарующие итальянские вечера мы любовались закатами, пили вино и макали хлеб в оливковое масло, предвкушая очередной потрясающий ужин, который приготовит для нас Лука.