Человеческий фактор - Виктор Пронин

Надо признать – и приходил Валентин Евгеньевич в эту забегаловку, и узнавали его, и он приветствовал некоторых посетителей, но оставался чужим. Не подсаживался ни к кому, а если кто садился за его столик, он не возражал, но и радости большой не проявлял. Это было видно, такие вещи всегда заметны, особенно в среде людей слегка подвыпивших. Хоть и говорят ученые люди, что у выпивающего человека сужается кругозор и может сузиться до того, что личность как таковая начисто исчезает и растворяется в алкогольных парах, – все это заблуждение и неправда. Хлопнув рюмку-вторую, опрокинув кружку пива из заботливых рук Фатимы, человек такое начинает чувствовать, такое начинает видеть и слышать...

Ум меркнет!

Постоянные посетители забегаловки прекрасно видели отчужденность Валентина Евгеньевича и не навязывались, понимая, что человек он здесь случайный, заглянул ненадолго и опять уйдет в свой мир, для остальных недоступный.

И были правы.

Поддающие люди частенько оказываются правы, хотя редко когда с ними соглашаются – не умеют они убедительно и достоверно подать людям свои прозрения и озарения в области человеческой психики, чувств и мыслей. Да, и желаний. Опять же произношение у них не слишком внятное, поток сознания оставляет желать лучшего, путаются они в мыслях своих, хотя сами мысли глубоки и справедливы. Новичок, бывало, ткнется к Валентину Евгеньевичу, и пивком его угостит, и распахнет перед ним душу свою растревоженную да смятенную, но тут же сразу и понимает – не надо бы, не тот человек. Нет, не посмеется над ним Валентин Евгеньевич, не обдаст холодом и презрением, просто покивает красивой головой своей, дескать, слышу тебя, дескать, понимаю и сочувствую, продолжай, дескать, что там у тебя еще случилось...

А как после этого продолжать?

Какое после этого продолжение может быть?

Посмотрит на него собутыльник ранеными своими несчастными глазами, чертыхнется про себя за собственную оплошность и пересядет на свободное место за соседним столиком. Знаю, что говорю, потому как о себе все это, про себя.

Но ведь приходит же зачем-то сюда Валентин Евгеньевич, что-то нужно ему здесь! Может, за Фатимой решил приударить. Многим она сердце потревожила, многих зацепила...

Нет и еще раз нет.

Фатима здесь ни при чем.

– Я вас приветствую! – сказал, входя, Валентин Евгеньевич и радостно вскинул руку, улыбаясь улыбающейся Фатиме. – Жизнь продолжается?

– А куда ж ей, бедной, деться! – рассмеялась Фатима. – Как обычно? «Невское светлое»?

– Конечно, Фатима... А орешки есть?

– Только миндальные, – Фатима огорченно склонила голову, понимая, что Валентину Евгеньевичу нужны фисташки.

– Ну, что ж... Пусть миндальные, – ответил он, и в голосе его явственно прозвучала нотка великодушия – из твоих тонких рук, Фатима, я не только миндальные, ядовитые плоды анчарного дерева съем и не поперхнусь! Вот так умел отвечать Валентин Евгеньевич, показывая широту души своей, готовность разговаривать без унылой занудливости, старческой капризности, мелочного недовольства. – Что-то маловато народу сегодня?

– Соберутся, – беззаботно ответила Фатима, подставляя тяжелую пивную кружку под золотистую пивную струю.

– Все те же?

– Бывают и новенькие... Но надолго не задерживаются... Кто-то тобой интересовался... Уж не помню, кто...

– Мужчина? Женщина? – шаловливо спросил Валентин Евгеньевич.

– По-моему, ни то, ни другое.

– А что, есть что-то среднее?

– Ребята какие-то... Они бывают здесь иногда. Не часто.

– Нет, не знаю, – Валентин сбросил с плеч пиджак, повесил его на тяжелую спинку стула и уселся основательно, приготовившись ждать, сколько потребуется – пены поднялось больше нормы, Фатима слила ее в другой бокал, снова повернула краник. Так продолжалось несколько раз. За это время заглянул хозяин заведения, хмуро кивнул Валентину Евгеньевичу, тот приветственно помахал рукой, достал мобильник, поигрался кнопками, удивленно вскинул брови, видимо, наткнувшись на какое-то сообщение, но звонить никому не стал, снова сунул мобильник в карман пиджака. Пустые, казалось бы, действия, но как-то удавалось Валентину Евгеньевичу проделывать все это со значительностью, словно решалось нечто важное, может быть, даже судьбоносное.

Наверное, у человека, затевающего что-то значительное, движения, взгляды, слова приобретают тоже какую-то значительность, они как бы отягощаются еще одним смыслом. Такого человека можно сравнить с чемоданом, у которого второе дно, а между первым и вторым находится самое важное – любопытная записка, пачка долларов, а то и чего покруче. Уж лучше буду называть его по фамилии – Епихин он, Епихин.

Вот так же Валентин Евгеньевич...

Боже, до чего отвратительное имя!

У Епихина тоже при желании можно было увидеть второе дно, можно, и без особого труда. Вот только некому было взглянуть на него с пристальным интересом, воспринимался он как-то однозначно, в одной плоскости, будто был вырезан из листа бумаги и раскрашен под живого человека.

Ну, да ладно, чего уж там, не будем к нему придираться, придраться можно к каждому.

– А эти ребята, – произнес Епихин с полнейшим равнодушием в голосе, – они что, частенько бывают здесь?

– Заглядывают, – протянула Фатима. – И всегда с проблемами.

– Девочки? Дурман? Деньги?

– Боюсь, что все-таки деньги.

– Ну, что ж... Все мы этим озабочены.

– Конечно... Одни меньше, другие больше... Но у этих только об этом и разговор.

– Отощали, значит, – Епихин снова склонился над мобильником. Но кнопок не нажимал – делал вид. Похоже, разговор с Фатимой был для него не так уж безразличен. – Помногу пьют?

– На пару порций наскребают. Все шепчутся, – Фатима наполнила, наконец, кружку и принесла ее к столику.

– Дела, значит, решают.

– У них дела? – Фатима, уже отойдя, резко обернулась.

– Может, возраст такой, – Епихин отхлебнул несколько глотков пива.

– Хороший у них возраст! – решительно ответила Фатима, зайдя за стойку бара, оказавшись на своем месте, она как бы обрела уверенность в своих суждениях. – Под тридцать обормотам.

– Хороший возраст. Мне тоже когда-то было тридцать... Неплохие остались воспоминания... – Епихин поднял кружку.

– Не будет у них никаких воспоминаний! – решительно сказала Фатима.

– Будут, – чуть слышно обронил Епихин, скорее, для себя сказал, отвечая на какие-то свои мысли. Фатима даже не услышала этого его словечка. Пустой, ненужный, необязательный разговор оборвался. Епихин свое внимание обратил на пустеющую кружку, и мысли его были заняты одним – не заказать ли еще одну? А каждый грамотный человек прекрасно знает, что если вопрос такой возникает, то ответ уже ясен – конечно, потребуется еще одна. Тем более что на блюдечке еще оставались орешки, десятка полтора, вполне достаточно, чтобы украсить собой еще одну кружку.