Последний властитель Крыма - Игорь Воеводин

– Какое, однако, странное место, господа! – удивилась она. – Надо будет наказать будочников за весь этот беспорядок! Но позвольте! – попыталась высвободиться она от внезапно обхвативших ее рук. – Сударь, да вы шутите!

– Ничё… Ничё… Ща, ага, – гомонили оба враз, валя ее на скамейку. – Ща, погодь…

– Но позвольте, чужестранцы! – Она оттолкнула низкого. – Если уж таково ваше желание… И ваше нетерпение… А! Мне понятно – вы просто желаете знать, хороша ли невеста без покровов? Что ж, это естественно, хотя и несколько странно… И совершенно не принято, позволю заметить, в наших краях! Но, господа, из уважения к вашим, без сомнения, высоким родам я могла бы удовлетворить ваше любопытство…

– Во дает! – в восторге прошипел длинный. – А чё те, в натуре, базлал?! Сама дает!

Она улыбнулась снисходительно – о, эти иностранцы, какие необычные! – и повела плечами. Не горностаевая мантия, но легкая «кислотная» курточка упала с ее плеч.

Солнце застряло на сопке, зацепившись за сосну. Тень скользнула по городку, будто его, забытого Богом, накрыл своими крылами ангел. Тень прошлась над бараками, свалками, горами шлака и отработанной породы, над шахтами и Угрюм-рекой. Это заходил на посадку огромный ТУ-95, стратегический бомбардировщик с ядерным оружием на борту, – неподалеку от городка находилась промежуточная база Дальней авиации. Диковинные эти птицы из двух оставшихся у России дивизий, когда им давали горючее, барражировали над Сибирью и Дальним Востоком.

Враги их не боялись. Они знали, что боевого приказа летчики не получат никогда. Но оставалась вероятность, что какой-нибудь сошедший с ума экипаж решит отомстить за поруганную честь страны, и потому спутники-шпионы и все станции слежения то ли друга, то ли врага буквально впивались в каждый борт, стоило ему подняться в небо над Благовещенском или над Тикси. Друзья-враги знали по именам все экипажи, всю их подноготную, все самое сокровенное этих вечно похмельных людей, и, высылая им в сопровождение свои самолеты, инструктировали летчиков:

– Разговаривать! Разговаривать! Обязательно разговаривать в воздухе с русскими, если не отвечают – это тревога!

– Привет, Иван! – неслось из наушников над Камчаткой и Таймыром, Охотским морем и Северным полюсом. – Как там дочурка, скоро в школу?

Самолеты шли и шли над океанами, тайгой и тундрой. Струилась в кабинах музыка сквозь попискивание и бормотание эфира, планета пила и гуляла, ревновала и влюблялась, а над вечно хмурыми волнами и над нехожеными пространствами бок о бок шли два самолета. Враги пили кофе. В русских машинах не было туалетов, экипажи возили с собой ведра, и иногда, откинув фонарь, опорожняли их – над волнами или континентами.

Рев двигателей заглушил возню на скамейке.

– Но позвольте, господа! Не будьте же так стремительны!

Она лежала на заплеванной скамейке, закрыв глаза. Герольды, юные герольды трубили сбор, фанфары и горны, начищенные до нестерпимого блеска, слепили всякий взор. Старухи и молодки, оруженосцы и лакеи, торговцы и кожевники, мальчишки и подмастерья в длинных фартуках толпились поодаль.

– Выбирает! – приглушенными голосами делились они друг с другом. – Королевна выбирает самого достойного! А как же? Она должна нарожать ему кучу ребятишек, и это государство станет побратимом нашего королевства!

– Тише, тише, мои подданные! – ласково уронила она, не открывая глаз и чуть поведя рукой: эти странные чужестранцы могут испугаться и так и не узнать, сколько ласки и любви может подарить супругу их госпожа!

– Я ласковый мерзавец, тра-ля, ля-ля, ля-ля, – донеслось из динамика над ларьком.

«Какие они все-таки милые, – подумала она, – позаботились о музыкантах… Наверное, этот тот, чьи глаза горели такой мукой и страстью…»

Самолет тяжело коснулся полосы, взревели двигатели. Шасси чиркнули по бетонке, оставляя черный след. Огромная машина, все сбавляя и сбавляя ход, покатилась навстречу КП. Рыжие окрестные сопки над студеным заливом, уже кое-где покрытые ранним в этом году снегом, приветливо кивали.

Машина встала.

– Ну, господа хорошие, с посадкой! – произнес командир, молодой ясноглазый подполковник, и достал фляжку. – Ура!

– Ура! Ура! Ура! – откликнулись штурман и радист. – Ура! Фляжки встретились и тряхнули друг друга.

От КП рулил уазик с командиром аэродрома. Чайки с визгом пикировали в воду в наступившей тишине.

«Слава СССР!» – было выложено железными бочками на главенствующей высоте. Бочки выкладывали с вертолетов.

Спирт перехватывал глотки. Его заедали солеными огурцами и чавычой.

Командир откинул фонарь. Ветер взъерошил его льняные волосы и швырнул в лицо пригоршню водяной пыли, подхватив ее с залива.

– Ну чё, мужики, норма? – спросил подъехавший полковник в два раза толще принятой в авиации нормы.

– Порядок, – ответил командир. – Рыба есть?

– А как же! И нельма, и муксун, и осетра найдем…

Экипаж спускался по алюминиевой лесенке на поле. Следующий полет мог быть, а мог и не быть. В дивизии было немало летчиков, прослуживших от лейтенанта до капитана и подавших рапорта на дембель, так ни разу и не поднявшись в небо.

А оно было рядом, вот оно, угрюмое, нависшее, брюхатое, душившее сопки своими ватными объятиями, и не было сил оттолкнуться от земли, стремглав прорваться сквозь тучи и взмыть в бездонную и вечную синеву.

4 градуса по Цельсию

– Ну, Иван, с прилетом!

За столом было шумно. Командир аэродрома, летчик с ТУ-95, экипажи вертолетчиков, штабные, офицеры роты охраны – все собрались сегодня, поскольку редкими гостями и в небе, и на земле алмазинского гарнизона стали летуны Дальневосточной дивизии.

«Шила» – по-севернорусски спирта – на столах было выставлено щедро. Да и казенная водка виднелась то тут, то там среди ведерок икры, гор копченых рыб, вареной картохи. Алмаз – одно из немногих мест в России, где водка только дешевеет. Во-первых, потому, что и так все пьют дармовое «шило», а торговлишку надо вести; во-вторых, чтобы совсем не разбежалось отсюда население, чтобы не остались только пришлые, сезонные, что вахтами приезжают сюда с Материка, как называют в Алмазе весь остальной мир, поработали да разъехались.

Вернутся ли?

Бог весть, но возвращаются. Может, и не только за деньгами. Да, душой чтоб не кривить, отнюдь не за деньгами. А зачем?

Спроси, московский человек, у вольного ветра, у чистого поля, у быстрой реки.

Попробуй – узнаешь. А объяснять бесполезно. И тот, кто не пил, не хлебал всласть, взахлеб воли и тишины, кто не целовал горячими губами в студеные здешние ночи близкие и колючие звезды, кому не рвали душу ветра, а сердце – смертная, непреодолимая потребность любить, у кого не костенел позвоночник до невозможности согнуться при одной мысли, что надо кланяться, кланяться, чтобы выжить, – без толку тому объяснять.