Шарлотта Маркхэм и Дом-Сумеречье - Майкл Боккачино

— Конечно. — Я оглянулась на Фредерика, и он отправился за мужем Сюзанны: тот, наверное, все еще закрывал паб. Пока мы ждали констебля, миссис Малбус заварила чай.

Констебль, впрочем, мало чем смог нам помочь.

— Похоже, это дикие звери, — первое, что сказал он, величаво вплывая в кухню вместе с Роландом, смотрителем усадьбы; этот дюжий парень отличался неожиданно мягким и учтивым нравом. Констебль Брикнер, осанистый, лысоватый, со слабовольным подбородком и чрезмерно пышными для такого лица усами, среди нас популярностью не пользовался. Он не столько расследовал преступление, сколько изрекал приговор, игнорируя факты и показания свидетелей в пользу своего собственного непогрешимого мнения. По счастью, мнение это с легкостью мог изменить каждый следующий собеседник; и чтобы твои доводы сыграли решающую роль, всего-то и нужно было, что поговорить с констеблем последним, прежде чем дело закроют.

Дверь за его спиной осталась открытой и темнота леса дробилась в лунном свете, пока мистер Дэрроу, хозяин усадьбы, не вошел внутрь вслед за констеблем. На фоне теней бледное лицо его словно сияло внутренним светом, русые спутанные волосы трепал ветер, щеки пошли пятнами от холода. Переступив порог кухни, мистер Дэрроу выразительно посмотрел на меня, и в его глазах я прочла: все действительно плохо, хуже некуда. Мы с няней Прам общались с ним ближе прочих и на краткий миг мы словно остались в кухне вдвоем, огражденные во времени зачином горя и почти шапочным знакомством со смертью.

— Там был человек, я своими глазами видела! — Сюзанне заметно полегчало. Теперь она сидела у кухонного стола и жевала печенья, что миссис Малбус едва ли не насильно запихивала ей в рот мясистыми пальцами.

Брикнер погладил усы и сощурился.

— Конечно же, человек на такое не способен.

Вдаваться в подробности констебль не стал, но его интонаций мне оказалось вполне достаточно, чтобы живо вообразить себе останки подруги. Няню Прам силой Господь не обидел, и что бы уж с ней ни случилось, здесь потребовалась недюжинная мощь в придачу к дьявольской жестокости.

— Может, он обнаружил тело раньше вас и убежал, испугавшись, что его примут за убийцу. — Констебль Брикнер подцепил сразу два печенья, потом еще два и умял их за один присест. Сюзанна пододвинула было к нему тарелку, но миссис Малбус, недовольно поморщившись, тут же убрала ее, пока гость не доел все до крошки.

— Он двинулся на меня, едва я попыталась подойти к телу. Хотел напасть. — Голос Сюзанны дрогнул, однако Брикнер с сокрушительной самоуверенностью покачал головой:

— Никто из жителей села на такое не способен. Это наверняка дикий зверь.

Сюзанна уже привстала с табуретки, но в этот самый момент вошли Лайонел с Фредериком, и вместо того, чтобы яростно накинуться на констебля, она рухнула в объятия мужа. Тот повел ее домой — нервы у бедняжки совершенно сдали, и Сюзанна безутешно рыдала, — а мистер Дэрроу, Роланд и Брикнер отправились позаботиться об останках няни Прам. После того как все разошлись, миссис Малбус прибралась в кухне, а мы с миссис Норман поднялись к себе.

— Кто-то должен сообщить детям, — промолвила экономка.

Я не вполне поняла, поручает ли она эту задачу мне или спрашивает, не сделать ли это самой, но на всякий случай устало кивнула. Завтрашний день не сулил мне ничего отрадного. За последнее время дети познакомились со смертью слишком близко: год назад скончалась их мать, покойная миссис Дэрроу, и утрата няни, еще одной очень значимой в их жизни женщины, причинит мальчикам неописуемую боль, а ведь сердца их и без того разбиты.

— Завтра, — тихо проговорила я.

Я сменила Эллен на ее посту в детской — по счастью, мальчики крепко спали, — затем вернулась к себе в комнату, сбросила зимний халат и забралась под одеяло. За время моего отсутствия постель успела остыть. Сон не шел. Мне не часто снился один и тот же кошмар, но в ту ночь я никак не могла избавиться от страха: если закрою глаза, то вновь окажусь в бесконечной и таинственной бальной зале и мои утраченные близкие, к которым теперь добавится грузная и внушительная фигура няни Прам, станут танцевать в толпе чужаков, а человек в черном уведет их во тьму — все дальше и дальше…

Я встала с постели и замешкалась на пороге, чуть касаясь ручки двери дрожащими кончиками пальцев и отлично сознавая, что произойдет: я выйду из спальни и стану блуждать по темным коридорам Эвертона до тех пор, пока не обрету приют в том самом месте, где укрывалась всякий раз, когда ночные кошмары становились невыносимы.

Я открыла дверь и вышла в холл. Тянуло сквозняком, но ковер под ногами был мягким и теплым. Я опасливо поднялась по лестнице восточного крыла к двустворчатым дверям, которые некогда обнаружила вот таким же вечером много месяцев назад, вскоре после моего приезда в Эвертон.

В тот вечер утрата Джонатана ощущалась особенно остро, но запереться в комнате и плакать в одиночестве я решительно отказывалась. Мне нужно было отстраниться от своего горя, убрать его куда-нибудь в надежное место и запереть — пусть меня дожидается; а я бы снова доставала его из тайника одинокими ночами и внимательно изучала в темноте за пределами полуночи.

Помещение за двустворчатыми дверями некогда, по-видимому, служило музыкальной комнатой. Сейчас все инструменты были зачехлены и сдвинуты к стенам, а из мебели остался только простенький диван. У окна стоял мистер Дэрроу, задумчиво вглядываясь в ночь. Я повернулась было уйти, но он уже заметил мое присутствие и поманил к себе.

— Это была ее любимая комната. Она много музицировала, знаете ли… Играла на арфе, пианино, скрипке… Говорили, была необыкновенно одаренным ребенком.

— А Джонатану нравился аккордеон. Ужасно глупо звучит, но он всегда смешил меня до колик, когда, играя, принимался еще и отплясывать. — Я улыбнулась воспоминанию, отметив, что мистер Дэрроу не сводит с меня странного взгляда, будто бы выискивает что-то в моих глазах.

Я отвернулась.

— Когда я бываю в городе или в селе, мне случается увидеть со спины одну женщину. Я знаю, это никак не может быть она, но у нее волосы уложены в точности так, как надо, а платье кажется таким знакомым, что отчаянно тянет заключить ее в объятия — прежде чем она обернется и иллюзия развеется. Я сумасшедший, да?

— Горе всех нас сводит с ума. Я часто воображаю про себя, будто могу в последний раз побеседовать с Джонатаном.

— И что вы говорите?

В горле у меня застыл комок, и все-таки я улыбалась — воплощение викторианского самообладания! — невзирая на водоворот тоски и боли, что вращался у меня в груди так стремительно, будто того и гляди изорвет изнутри мою плоть на лоскуты, всю, сколько есть, и все мои чувства потоком извергнутся из меня и захлестнут мир.

— Много всего. А что бы вы сказали жене?

— Рассказал бы про мальчиков, сколь можно подробнее. Она так их любила. Боюсь, я никогда не был к ним близок. Я бы попросил у нее прощения еще и за это.

— Она бы вас простила.