Испорченная реальность - Джон Урбанчик

— Возьми, — сказал Роджер, — и уходи.　

— Мне не нужны деньги.　

— А что тебе нужно?　

Список был огромным: нужно домой, в постель к Карен, чтобы Тимми спал в соседней комнате, нужно, чтобы этот кошмар закончился. нужно смыть вкус рвоты и почистить зубы, просто помыться, нужно, чтобы Роджер перестал вести себя так, словно я алкаш, постучавшийся к нему случайно. Но, похоже, он не притворялся и мне повезет, если я сумею получить хоть что-то. Денег я не взял. Сказал:　

— Обувь.　

— Тебе нужна обувь?　

Я посмотрел на свои ноги.　

— Не знаю, сколько времени пройдет прежде, чем я вернусь домой. — Пока я это говорил, мой желудок завязывался морским узлом, из тех, что не поддаются, пока не разрежешь перочинным ножом. Я пошевелил голыми пальцами ног. Мне было необходимо пальто и, возможно, нож, но я понимал, что настаивать ни к чему. Осознал, что мне повезет, если я получу хоть что-то. Уже повезло: Роджер оказался хорошим, дружелюбным парнем. Судя по всему, я был для него загадкой. Он помогал мне из любопытства. Я знал его и где он работал, так что, наверное, Роджер ждал, когда меня вспомнит.

— Обувь, — повторил он. — Да какого черта! Конечно.

Он ушел, снова закрыв дверь. Вернувшись, бросил передо мной пару старых кроссовок. — Вот. Пользуйся. Слушай, я тебя совсем не знаю и мне не нужно проблем. Постучишь снова, я не открою. — Он хотел уйти, но решил, что этого мало: — Позвоню, куда надо, понял?

— Конечно, — сказал я. — Спасибо.

Я ничего не понимал, но не собирался выяснять все прямо сейчас.

Роджер закрыл дверь, а я надел кроссовки. Они были чуть свободны — лучше, чем малы. Он сунул двадцатку в кроссовку, и я спрятал ее в карман, решив, что она пригодится. Где именно, было пока неясно. В квартиру я вернуться не мог: в ней жил кто-то еще. Я молился, чтобы таблетки подействовали. В голове словно рокотал гром, и мне казалось, что долго я этого не выдержу.

Внизу я зашел в общественный туалет, чтобы привести себя в порядок, насколько возможно, прополоскал рот, умылся и помыл руки, а затем вышел из здания.

Пирмонт-стрит была холодной. Пустой. Машины стояли по обеим сторонам улицы с односторонним движением. Я зашагал по ней, поднялся по ступенькам, чтобы пересечь пути и двинуться к Дарлинг-Харбор. Я не знал, куда иду и что делать дальше, но нужно было прочистить голову. Мне всегда становилось легче в людных местах, среди друзей, но теперь сойдут и незнакомцы. Еще один Роджер, и я тронусь. Наверное, я уже обезумел, вот только думать об этом был не готов.

IV

— Мне здесь не место, — бормочу я. Слушаю этого нарика. Только посмотрите на его глаза. Бесцветные — черные точки в оплетенном алыми сосудами белке. Я слушаю, в словах есть смысл, вот только он мне совсем не нравится.

Как и эта дыра.

Я все еще не знаю, что делать. Ничего не меняется. Не собирается меняться. Судя по всему, моя жизнь кончена. Стерта. Меня словно никогда не было, но это еще не все. Точно так же можно сказать, что океан мокрый, потому что вода мокрая.

Тип понижает голос. Похоже, здесь любят поговорить с незнакомцами, но только с теми, кого выберут сами.

— А если я скажу, что все может быть иначе?

Я не выдерживаю.

— О чем ты? — Вопрос срывается с губ прежде, чем я успеваю его обдумать. Похоже, я влип в разговор, которого пытался избежать.

Мои глаза мечутся по сторонам, почти так же быстро, как у торчка, и я чувствую: его слова мне не понравятся. Или он не собирается ничего говорить, просто хочет, чтобы я наклонился поближе. Так будет легче откусить мне нос или ударить ножом под ребра. Если кто-то это и заметит, то краем глаза, а глаза в этой дыре полны тьмы.

— Мужик, — говорит он очень тихо, — сколько ты отдашь, если я верну тебе твою жизнь? Разглажу реальность? Возвращу все на круги своя?

Я покачал головой:

— Это невозможно.

— Сколько?

— Чушь, — говорю я. — Ты меня разводишь.

— А если ты ошибаешься?

— Что ж, у меня ничего нет.

Он ухмыляется — губы расходятся, как зловещий порез, и я отшатываюсь. Хочу закрыть уши и не слышать того, что он скажет. Хочу сунуть в ушные раковины карандаши, порвать перепонки. Что мне делать? Меня оставили на поживу волкам, нет, не волкам, червям, копошащимся в утробе мироздания, я в ловушке, загнан, и мне предлагают то, о чем невозможно и помыслить. Хуже того, другие мужчины и женщины, мальчики и девочки, оказываются на моем месте, каждый день, в каждом городе мира, и я не могу представить, чтобы они отреагировали иначе, чем я. Это его зубы, решаю я, пугают меня: ровные, как на подбор, потому что никто их не выбил. В подобном месте это что-то да значит. Они желтые и гнилые, а его дыхание перебивает все прочие ужасные запахи. Эти зубы терзают уголки слов, когда он говорит:

— Я помогу тебе, а ты — мне.

Я заикаюсь. Глотаю слоги. Не уверен, что это вообще похоже на слова.

— Я скажу тебе, что делать, — продолжает он. — Вернешься к своей прежней жизни и отдашь деньги моей сестренке.

Я моргаю. Моргаю снова:

— Сестренке?

— Ее реальность сдвинулась, и я провалился в трещину. Стал тем, что я есть. Она не знает меня, никогда не знала, не хочет знать. Пристрелит, если я к ней подойду. Она может быть грубой. А еще она одинокая, тихая и потерянная. Как и всегда. Ничего не изменилось. Потеряв меня, она ничего не приобрела.

— Твоя сестра?

— Я все еще не верил своим ушам.

— Ей нужна помощь. Она связалась с дурными людьми. Задолжала одному типу. Он дает ей отсрочку, день-другой, за трах или минет, но скоро потребует все. А у нее нет денег. Мужик, он ее убьет. И где я тогда окажусь?

— Почему именно я? Почему тебе просто не ограбить магазин, например?

— Это риск, — отвечает он с таким нажимом, что лица поворачиваются к нам. Он медленно качает головой: — Не могу рисковать. С тобой риска не будет.

Если я отступлю еще на шаг, то врежусь в кого-нибудь и пожалею об этом, но мне нужно отстраниться хотя бы немного.

— Мой дом исчез, — говорю я. — Там живет другой человек, у него пистолет, и я не думаю, что моя жена с ним. Уж точно не мой сын.

— Твой сын, — говорит он, хватая меня за руку, — пропал. Не умер, мужик, просто не рождался. Но ты можешь его вернуть. Пробиться в свою реальность. Поиметь этот гребаный сдвиг. Вернуть все на круги своя — к норме. Держать сына на руках, не просто в последний раз, а каждый божий день.

Он трясет головой, но я смотрю на его руки, вцепившиеся мне в предплечье, и боюсь пошевелиться.

— У тебя нет выбора. Не превращай своего сына в воспоминание.