Страсть сквозь время - Елена Арсеньева

— Русская гадалка по имени Жюли? — скептически пробормотала Лидия. — Во времена наполеоновского нашествия? То есть ее звали или Юлия, или, всего вернее, Ульяна?.. Французский офицер и русская гадалка… Боже мой, какой сюжет для дамского романа! Однако извините, я вас перебила, — спохватилась она.

— Ну, значит, мой сын мне говорит, — продолжил Рощин. — «Пап, ты говорил, что у нас в семье старших сыновей всегда Алексеями называют, а мы не знаем, почему и в честь кого. Почему мы вообще только про дедушку твоего знаем, который Автозавод строил? А до него разве никого не было? Я хочу про всех своих предков знать, хочу, чтобы у меня тоже их портреты были!» Я как это услышал, у меня прямо сердце кровью облилось. Мне тоже всегда хотелось знать побольше о своих дедах и прадедах! Но теперь все концы оборваны. Дедов ни у меня, ни у бывшей жены никого не осталось, и если ее родители хоть что-то смутно знают о своих предках, то у нас — почти полная тьма.

— Почти? — быстро глянула на него Лидия. — Значит, кое-что все же известно?

— Кое-что. Практически ничего. Отец рассказывал, что в пору его детства хранилась в семье Библия, на которой почти выцветшими чернилами было написано: «Ирины Михайловны Рощиной собственность. 1814 год. Господи, утоли моя печали!» Очевидно, это была моя прапра… — Он махнул рукой. — Уж и не сочту, сколько этих прапра нужно поставить. 1814 год, шутка ли, почти двести лет прошло! Еще в Библии лежал обрывок листка бумаги — желтого, такого истончившегося, похожего на засушенный лепесток какого-то цветка. Наверное, это было письмо, но чернила где расплылись, где выцвели, я помню, там можно было только несколько слов разобрать: «…в честь моего обожаемого покойного супруга… Сегодня два года, день в день, как свершилось самое страшное, самое печальное событие в моей жизни…» Честно признаться, дословно я уже не помню. Да неважно, впрочем! Потом квартиру нашу обворовали, я тогда еще маленький был, пропала и Библия, и этот обрывок. Может, выбросили ее воры, может, букинистам продали — теперь концов не найдешь. Но имя это и дату я очень хорошо помню, и вот почему. В нашем художественном музее выставка сейчас идет — «Картины из частных собраний меценатов и дарителей». Честно вам признаюсь, — Рощин ухмыльнулся, — я в музеи редко хожу, работа, все такое, не до искусства. Меня на эту выставку вытащил все тот же мой французский приятель, Виктор Марше. Он на несколько дней приезжал в гости, посмотреть, как наш с ним совместный бизнес развивается… Может, слышали, сеть магазинов «Марше о вэн», «Винный базар»? Тут игра слов — его фамилия тоже Марше… Прямые поставки из Бургундии, отличное вино, есть ординарное, но есть и двадцатилетней выдержки, настоящие коллекционные образцы!

— Знаете, — сконфуженно призналась Лидия, — вы только не обижайтесь, Алексей Васильевич, но я в винах вообще ничего не понимаю и практически их не пью.

— И правильно, и правильно, — хмыкнул Рощин весьма иронически. — Кто не курит и не пьет… Не зря БэГэ еще в прошлом веке говорил: не пей, мол, вина, Гертруда!

Лидия хотела было уточнить, что слова эти принадлежат не столько БэГэ, в смысле Борису Гребенщикову, сколько некоему ВэШэ, в смысле Вильяму Шекспиру, и сказаны о-очень задолго до прошлого, в смысле, ХХ века, но решила опять-таки не мелочиться и сдержанно напомнила об утерянной нити беседы:

— Так что там произошло, на той выставке?

— Там был один пейзаж, — сказал Рощин. — Пейзаж да и пейзаж, ничего особенного, ну, природа, ну, погода… Но под ним висела табличка — вот она, я ее в точности списал. — И, достав из солидного кожаного портфеля (на благородно-тусклом, словно бы состаренном временем, замочке было написано: «Dr.Koffer») блокнот в столь же кожаной и столь же солидной обложке, раскрыл его и прочел: — «Эта картина была подарена музею автором, сведения о котором затерялись, поэтому она называется теперь — «работа неизвестного художника». Однако, если судить по манере письма, она вполне может принадлежать кисти малоизвестного живописца Ильи Фоминичнина, примыкавшего к кружку передвижников и бывшего в юности крепостным человеком московской помещицы, вдовы известного доктора Сташевского, Ирины Михайловны Рощиной-Сташевской». А? Понимаете? Я как увидел эту подпись, сразу встрепенулся. Это же надо, какое совпадение!

— Ну да, — осторожно согласилась Лидия. — В самом деле, на книге подпись Ирины Михайловны Рощиной — и тут Ирина Михайловна Рощина… Но на книге стоит 1814 год. А передвижники — это когда? Кажется, 1870-1980-е годы. Долго же она прожила! Почти весь XIX век на ее глазах прошел, какие мемуары можно было бы написать, просто чудо! Но откуда же взялся этот Сташевский?

— Я думаю, — решительно сказал Рощин, — это ее второй муж. Дети у нее — мои предки — были от Рощина, может быть, от того самого, в честь которого у нас всех старших сыновей называют Алексеями, а потом он умер — и она вышла за Сташевского.

— С таким же успехом Рощин мог быть ее братом, — возразила Лидия. — Она просто-напросто не поменяла фамилию после замужества, а присоединила ее к своей девичьей.

— Да ну, вряд ли… — покачал головой Рощин. — Это уж такая редкость была, чтобы сохранить девичью фамилию.

— И все же сохраняли, — возразила Лидия, — если она была чем-то особенно знаменита.

— Ну вы слышали о какой-то знаменитости по фамилии Рощин?

Лидия подумала и честно призналась:

— Нет. Но мы очень мало знаем даже об истории страны, что уж говорить о так называемой частной истории? Можно только гадать о том, почему Ирине Михайловне была так дорога эта фамилия.

— Например, — упрямо сказал Рощин, — это была фамилия ее первого мужа, человека, которого она очень любила, детей которого растила, а за Сташевского вышла… ну, мало ли, просто чтобы жить легче было.

Лидия посмотрела на своего первого клиента с интересом. Да он сам задает ей сюжет! Миф первый: «Алексей и Ирина»… Ну что ж, тем легче будет Лидии сочинить эту историю. Наверное, узнай она каким-то невероятным образом истинную подоплеку отношений первого Алексея Рощина и этой Ирины Михайловны, совладелец сети магазинов «Марше о вэн» будет страшно разочарован, если это окажутся не любовные отношения.

— А почему, если старшие сыновья в вашей семье всегда Алексеи, ваше отчество — Васильевич?

— Потому что мой отец был младшим сыном, — усмехнулся Рощин. — Но его брату Алексею не везло — у него одни девчонки рождались. И я получился старшим сыном в семье. И ношу это имя. А потом так своего сына назвал. И он своего назовет. Вот если бы еще узнать, кем он был, этот Алексей Рощин…

— Если принять вашу версию любви и брака, в 1814 году Ирина Михайловна уже была за ним замужем, — задумчиво сказала Лидия. — Только что окончилась Отечественная война, то есть в России она окончилась, но еще шла во Франции. Очень может быть, что он воевал или даже погиб на этой войне.

— Ага, ага! — радостно согласился Рощин. — Вам надо, короче говоря, подобраться к архивным документам, которые касаются начала 1800-х годов. У вас есть доступы в архивы?

Лидия многозначительно повела бровью. А что ей оставалось делать? Только и поводить бровью! Не признаваться же, что никакого доступа нет и в помине!