Когда ты станешь моей - Лиза Хигдон

– «Объявление. По распоряжению мэра Лондона это здание со всем находящимся внутри его движимым имуществом конфисковано ввиду неуплаты владельцем установленных законом налогов, а также в связи с банкротством последнего. Самовольное проникновение карается штрафом в размере пяти фунтов».

У Лауры потемнело в глазах. На миг голоса актеров слились для нее в едва различимый гул, который доносился словно откуда-то издалека. Лишь через несколько минут она пришла в себя, а мысли обрели былую ясность. Она встретилась взглядом с Джереми, без слов умоляя его сказать, что это неправда, но тот лишь развел руками. Нет, этого не может быть! Она осталась без работы. Их всех вышвырнули на улицу в буквальном смысле слова.

– А как же наше жалованье? Мы ведь уже несколько недель ничего не получали…

Вопрос ее так и повис в воздухе. Ответ читался в глазах Джереми, в выражениях лиц остальных актеров, в их унылых, безнадежных позах. Но ведь она уже давно рассчитала, как потратит свой скудный заработок, весь до последнего фартинга. Его хватило бы лишь на самое необходимое… Нынче срок уплаты за комнату, и Макфин, владелец дома, будет дожидаться ее возвращения у порога той конуры, которую она делит с тремя другими женщинами. И при ее появлении вытянет вперед руку с короткими толстыми пальцами. Если она не заплатит за следующую неделю, он не позволит ей туда даже войти.

Четыре пенни в неделю – во столько обходилось ей убогое жилище в доме Макфина. Кроме нее, в комнате проживали еще трое, но ведь не пятнадцать, не двадцать, как в других доходных домах! А она позволила себе потратить целых полпенни на такой пустяк, как два ломтя яблочного пирога! Лаура перевела взгляд на зажатый в ладони носовой платок, в который были завернуты остатки роскошного лакомства. Да, за шиллинг в неделю она могла бы жить в комнате одна, но в таком случае возвращение домой пришлось бы отложить на неопределенный срок. Она экономила каждый фартинг из своих нищенских заработков, чтобы накопить на билет до Америки, а сегодня польстилась на яблочный пирог… и осталась без работы. И должна заплатить Макфину.

– Эй, вот еще выдумала! – Джереми, видя, что губы Лауры дрогнули и она вот-вот заплачет, взял ее за подбородок. – Слезами горю не поможешь. Я знаю, что нам делать. – Он кашлянул и произнес хорошо поставленным голосом, обращаясь ко всем собратьям по ремеслу: – Нам такое не впервой! Зато старина «Ангел» никуда от нас не денется. Направим же стопы туда и зальем свои горести ромом!

По толпе пронесся рокот одобрения. Все как один, словно только того и ждали, актеры повернулись и зашагали вниз по переулку. Кто-то из этих неунывающих неудачников отпустил соленую шутку, остальные весело расхохотались.

Джереми обнял Лауру за плечи и ободряюще ей улыбнулся:

– Радость моя, в Лондоне полно других театров. И платят там получше, поверь мне!

Лаура невесело усмехнулась:

– Вот-вот. Заплесневелым хлебом и сыром. Или ты о таком не слыхал?

Замечание было вполне справедливым, поэтому Джереми пропустил его мимо ушей.

– Завтра же пойдешь на прослушивание, а потом на другое, а после на третье, любовь моя. И согласишься на любую роль, какую бы тебе ни предложили. Как и все мы.

Лаура молча кивнула. Он изо всех сил старался ее утешить, бедняга. Ведь на душе у него было сейчас так же скверно, как и у нее самой, как и у остальных. Она с тоской подумала о нескольких монетках, лежавших в кошельке, об остатках яблочного пирога, которые придется сберечь на ужин. У нее было кое-что отложено, но эта небольшая сумма растает без следа, если в ближайшее время не удастся найти работу. И надо будет снова начинать копить, откладывая по несколько пенни в неделю, а потом все может повториться: закрытие театра, поиски новой работы, трата сбережений. А билет на корабль до Америки стоит так дорого! Слезы жгли ей глаза.

– Что толку проситься в другой театр, если они один за одним закрываются? Это уже третий за год.

– Лаура, голубка моя, это всего лишь издержки актерской профессии.

– Счастлива это слышать. – Лаура нахмурилась и закусила губу. – Знаешь, иди-ка в «Ангел» без меня. Я лучше вернусь к себе. Хочу побыть одна.

Губы Джереми тронула усмешка, лицо преобразилось, стало почти красивым. Он вскинул голову, хлопнул ладонью по подбородку и мелодраматически произнес:

– О Феба! Сжалься надо мною, Феба! Скажи мне, что не любишь, но не так враждебно!

Лаура невольно улыбнулась и подхватила:

– Я не хочу быть палачом твоим. Бегу тебя, чтобы тебя не мучить.[1]«Как вам это понравится». Действие четвертое, сцена пятая.

– Действие третье, – поправил ее Джереми. – Будь же ты нынче моей пастушкой, Лаура. У тебя на душе полегчает, вот увидишь.

– Ах, Джереми, я сегодня не при деньгах.

– Ну и что же с того? – весело возразил он. – У меня найдется чем заплатить за нас обоих. Да я и не взял бы твоих денег, ненаглядная Лаура. Сегодня уж точно не взял бы. Пойдем-ка. Будь хорошей девочкой. – И он увлек ее вслед за остальными.

На самом деле Лауре вовсе не улыбалось возвращаться сейчас в свое убогое жилище в отвратительном Севен-Дайалсе. Здесь обитали проститутки, мелкие воришки и прочие отбросы общества. К счастью, все три ее соседки по комнате, белошвейки, были женщинами достойного поведения. Им просто не повезло в жизни, поэтому они принуждены были тяжким трудом зарабатывать себе на пропитание. Лаура с ужасом осознавала, что с каждым днем все больше уподобляется этим безответным созданиям, которые уже ничего не ждали от судьбы, ни на что не надеялись.

– Будь по-твоему. Но только ненадолго, ладно?

Джереми взглянул на нее с деланным осуждением.

– Ну что, моя любовь? Как бледны щеки! Как быстро вдруг на них увяли розы!

Лаура с улыбкой продолжила диалог Гермии с Лизандром:

– Не оттого ль, что нет дождя, который из бури глаз моих легко добыть?[2]

– Им дождя недостает, а нам – крепкого рома, – подытожил Джереми, приобнимая ее за талию. – Но ничего, милая, сейчас мы отдадим ему должное.

Лауране могла не признать, что идея Джереми и впрямь оказалась неплохой. В трактире было тесно, шумно и весело. Лаура поместилась в середине длинной широкой скамьи между Джереми и Пожилым актером из их труппы, игравшим роли благородных отцов. Тепло их тел и крепкий ром согрели ее куда лучше, чем огонь, который едва тлел в просторном очаге. Она выпила совсем немного, и все же у нее слегка закружилась голова. Смех и шутки собратьев по ремеслу мало-помалу рассеяли ее грусть. Эти беззаботные люди давно успели привыкнуть к подобного рода переменам в судьбе, для Лауры же все это было трагично.