Кесаревна Отрада между славой и смертью. Книга 1 - Андрей Лазарчук

– Ты велишь, государь, – кивнул Алексей.

– Иди спи. Аурика тебя разбудит.

В дверь громко стукнули и тут же, не дожидаясь ответа, вошли двое: мальчик в коротеньком, как поварская куртка, белом халате придерживал за плечо огромного мужчину в разодранной кожаной куртке. Пол-лица мужчины были замотаны марлей, будто бы залитой арбузным соком.

– Семён Семёнович, огнестрельное, – сказал мальчик женским голосом и при ближайшем рассмотрении действительно оказался женщиной. – Из "Айсберга", мелкой дробью…

– Ф-ф… – через уголок рта выдохнул окулист. – Ну, солнышко, где ж ты их находишь-то всё время?

– А я виновата? Счастье мне такое: как ни вызов, так глаз. Я бы и рада аппендициты в первую городскую возить: милое дело… – приговаривая, докторша-мальчик быстро разоблачала мужика. – Диспетчера с меня и то смеются…

– Да уж, – окулист повернулся к медсестре: – Клава, труби рентген… – он отогнул край повязки, заглянул. – И операционную тоже труби.

– Я поехала? – докторша уже приплясывала у двери.

– И не возвращайся! Да, солнышко, вот девочку захвати с собой, – окулист кивнул на Саню. – Если по дороге, конечно.

– До центра довезу, – сказала пляшущая докторша.

– Ой, конечно. Спасибо вам, – Саня кивнула окулисту.

– Шампанского не пить, – напомнил он вслед.

В переходе навстречу Алексею прошли двое: стратиг Рогдай Анемподист, маленький лысый толстячок, всегда шагающий пузом вперёд и с мечами врастопырку; на тех, кто его не знал, он производил комическое впечатление, но был опытен, умён, смел и беспощаден, – и потаинник Юно Януар, с которым Алексей беседовал только однажды, и та беседа до сих пор горчила в памяти. Кажется, Януар хотел что-то сказать Алексею, на миг приостановился, но передумал.

– Ну, как? – спросил Кузьма Васильевич, вставая навстречу. – Отпустили?

– Отпустили, – улыбнулась Саня. – Да вот – от этих капель всё прошло… только свет теперь такой яркий…

– Светобоязнь ещё день-другой продержится, – сказала, оборачиваясь, докторша со скорой. – Пойдёмте-пойдёмте скорее, у нас сегодня только шесть машин, а вызовов…

– Девушка, а какого-нибудь валидола у вас не найдётся? – с неловкостью в голосе попросил Кузьма Васильевич. – Что-то я переволновался, наверное…

– Найдётся! – радостно отозвалась докторша. – Разве что валидол и найдётся! Нич-чего больше не осталось. Святая вода да валидол. Так и лечим. А?

Не слишком прислушиваясь к разговору, Саня прикрыла глаза. Да, было уже почти хорошо. Огненная запятая поблёкла, и было ясно, что скоро она исчезнет совсем. Но там, где заканчивался её длинный хвостик, тусклым золотом светилось крошечное пятнышко: будто бы монетка, увиденная метров с пяти. Саня, чуть усмехаясь над собой, попыталась посмотреть на пятнышко, и пятнышко, разумеется, тут же отпрыгнуло в сторону. После всего, что произошло, ей было весело. А вот военрук…

– Кузьма Васильевич, вам очень плохо?

– Нет… обыкновенное дело. Пройдёт. Который раз уже. Пройдёт. Само пройдёт. Дебекку не позову, нет…

Кто такая Дебекка, Саня не знала.

Эта машина была совсем новенькая, "Газель", и пахло в ней ещё как в новенькой машине: обивкой. Но в углу салона свалены были комом окровавленные простыни, и пятна на полу ещё не подсохли.

– Работёнка у врачей, – сказал Кузьма Васильевич, усаживаясь на откидной стульчик и расстегивая воротник. – Что твой фронт…

– Вы разве на фронте были? – удивилась Саня.

– В Венгрии я был, – сказал Кузьма Васильевич. – А там, которые фронтовики, говорили: пострашнее… Да ладно: было и быльем поросло. Не стоит это…

– Может, теперь в другую больницу? – предложила Саня. – Если болит…

– После праздников в госпиталь схожу, – сказал Кузьма Васильевич, – у меня там племянница работает. Да уже всё, отпустило… – он глубоко вздохнул. – Да, отпустило. Легко мы с тобой сегодня отделываемся. Тьфу-тьфу, не сглазить…

В казарме стражи было тепло, но не жарко. Кастелян провёл Алексея в келью, показал койку, сказал: твоя. Алексей сел, нагнулся, чтобы стянуть сапоги – и понял, что распрямиться не успеет… Он почувствовал, что кто-то помогает ему, поворачивает, укрывает – но сам он уже спал. Какие-то гнусные морды предстали перед его сонным взором, он отвернулся и ушёл.

"Скорая" высадила их на автобусной остановке и умчалась дальше по своим делам. Мороз был под тридцать. Минут через пять подкатило маршрутное такси: маленький "Паз".

– Поехали, – сказал Кузьма Васильевич.

– Может, подождём?.. – замялась Саня.

– Лезь, лезь. Жизнь дороже.

В маршрутке нужно было всем платить за проезд; простой же городской автобус студентов возил по дешёвым проездным, а пенсионеров и вообще бесплатно.

Многие места были свободны: видимо, в такой мороз мало кто отправлялся путешествовать. Саня сидела, склонившись головой к заиндевевшему стеклу. Кто-то нацарапал на инее: "Скоро лето!" Цветные пятна из глаза пропали совсем, а золотая точка вела себя тихо и скромно.

Было около девяти часов вечера двадцать седьмого декабря тысяча девятьсот девяносто шестого года.

Мелиора. Остров Еликонида

На море всегда холодней, чем на суше. Эту истину Алексей знал с детства, но так и не смог научиться не удивляться той пронзительной сырости, той мокрой всепроницающей студёности, которая всегда сопровождает зимние морские путешествия: будь то на рыбацкой ли лодке, на кесарской ли яхте… Сейчас, когда он спрыгнул со сходни на обледенелую гальку пляжа, когда ноги коснулись пусть промороженной, но земли, что-то внутри него облегчённо вздохнуло. Сейчас согреемся…

Хотя он и грёб вместе со всеми те восемнадцать вёрст, что отделяют пристань селения Мариан от острова Еликонида, ноги насквозь пропитались гиблой морской солёной стужей, и выгнать её можно было только ходьбой, только быстрой пешей ходьбой.

– Ждите здесь, – сказал он отважникам, приданным ему, Железану и Апостолу. – Если надо будет позвать, позову дудочкой. Но тогда уж торопитесь успеть.

Дудочки-близнятки он вырезал ещё на том берегу. Это было малое умение, данное ему Филадельфом: если в одну близнятку подудеть, то вторая тут же отзовётся, будь то за милю или за сто миль. И так будет, пока дудочки не засохнут и не покривятся.

Тогда надо вырезывать новые…

Остров Еликонида имя своё носил без чести, потому что именно на нём отбывала заточение Еликонида Геронтия, августа-двумужеубийца, по вине которой и началась война Семейств… хотя, если верить историку Василену Мудрому, августа была вовсе не преступница-злодейка, а просто неимоверно красивая похотливая дура, не могущая ни в чём отказать очередному любовнику… И вот именно этот бесславный остров выбрал для жительства великий искусник Домнин Истукарий после того, как был бездоказательно обвинён в причастности к исчезновению маленькой кесаревны. С тех пор прошло двенадцать лет, а Домнин так и не покидал полумёртвую каменную твердь…