Путь к трону. Князь Глеб Таврический - Александр Сапаров

Подойдя к воротам, я аккуратно постучал. Во дворе кто-то ойкнул, и началась беготня. Над тыном появилась лохматая голова и, оглядевшись вокруг, что-то крикнула, но я не понял ничего. Внезапно створка ворот распахнулась, и на меня, держа деревянные вилы в руках, попер низенький мужик – ростом он мне был, наверно, чуть повыше пупка и струхнул изрядно. Все-таки рост два метра и два сантиметра и в мое время вызывал немалое уважение. Я отступил на шаг и поднял руки вверх, демонстрируя, что у меня ничего нет. Потом знаками показал, что кидаю вилами сено, а потом показал на рот. Мужик попался сообразительный и согласно закивал, а потом, вытащив из-за пояса приличный килорез, слегка оцарапал мне запястье и, увидев кровь, что-то ободряюще прокричал во двор.

Когда я зашел туда, все домочадцы уже выскочили на улицу и оживленно переговаривались, с удивлением рассматривая меня. Две рыжие собачонки усердно облаивали меня, стараясь укусить за ноги. Лишь мелкая лошаденка, стоявшая запряженной в большую волокушу, не обратила на меня внимания, а опустив голову, старательно жевала мякину, видимо оставшуюся после обмолота ржи.

Я прислушался к речи лесных жителей: чем-то мне этот язык был знаком.

– Вепс? – спросил я хозяина, указывая на него пальцем.

Явно поняв мой вопрос, хозяин согласно закивал и вновь разразился целой речью, показывая на меня и неоднократно вопросительно повторяя:

– Нурманн?

– Я не нурманн! – был мой громкий ответ, при этом я еще пытался махать рукой. – Я – русский.

Хозяева переглянулись и, не поняв ничего, пригласили меня в избу. Высокий рубленный в лапу дом, крытый потемневшей дранкой, выглядел совсем неплохо. Мы поднялись по высокому крыльцу на второй этаж, с первого слышалось мычание коровы и блеяние овец. А вот внутри было уже совсем не так хорошо. Потолки здесь были значительно ниже моего роста, поэтому пришлось идти нагнувшись. В конце единственной комнаты был сложен очаг из камней, в котором имелось несколько отверстий, чтобы ставить горшки. От одного такого горшка, стоявшего там, исходил аромат, на который мой желудок отозвался хорошо слышной музыкой. От бревенчатых темных стен несло дымом, потолок был вообще закопчен дочерна, – видимо, при растопке большая часть дыма оставалась в доме, прежде чем его начинало вытягивать через деревянную трубу в потолке. Из пазов между плохо законопаченными бревнами торчал мох. Посреди помещения стоял грубо сделанный стол из тесанных топором досок, вдоль него располагались лавки. Такие же лавки были вдоль стен. Другую часть комнаты занимал огромный ткацкий станок, в котором лежала начатая холстина. Там же, на полке около торчавшей из стены потушенной недогоревшей лучины, лежала пара веретен и стояла стойка с куделью.

Только сейчас до меня дошло, что я голый. Но на мою наготу особого внимания никто не обратил, хотя две девицы вначале похихикали, глядя на мое скукоженное от холода достоинство.

Хозяин поднял крышку лавки, стоявшей у стены, достал из глубин рундука старые латаные порты, сунул их мне в руки и попытался похлопать по плечу, но не достал. Я быстро натянул это тряпье и хотел перевязать его все той же березовой лентой, но вепс протянул мне плетеную льняную веревку, и проблема удержания штанов была решена. Больше мне пока никакой одежки не выделили, но для меня сейчас и холщовые драные порты были праздником.

Немного погодя все сели за стол, хозяйка, натужась, вынула горшок из очага и поставила на середину стола, члены семьи начали по очереди залезать в него своими ложками. Мне тоже выделили убогую ложку, по-видимому, творение кого-то из детей, потому что есть ею было совершенно невозможно. Но я, попросив нож, быстро сделал конус из бересты и, защепив его палочкой, вместе с остальными стал есть аппетитно пахнущее варево в горшке. Это оказалась до каши распаренная репа, она была чуть подсолена и вместе с куском черного хлеба, по консистенции напоминающего глину, показалась мне, голодавшему три дня, лучшим блюдом на свете.

После ужина быстро темнело, два маленьких окошка, затянутых бычьим пузырем, почти не пропускали света. В женском углу зажгли лучину, и под хиханье и хаханье девушек и их мамаши послышался шорох веретен и стук ткацкого станка. Немного погодя женщины завели заунывную грустную песню, в которой я, естественно, ни хрена не понимал. Продолжалось это еще около двух часов, затем из-под лавок были раскатаны грубые, сшитые из шкур и тряпок перины, набитые утиным пухом, и потертые, плохо выделанные сшитые вместе овечьи шкуры. Мне было предложено отдельное место немного в стороне от остальных домочадцев, спавших вплотную друг к другу.

Лучина была задута, и наступила полная темнота. Буквально через пару минут наступившую тишину нарушило сосредоточенное сопение хозяина и легкое постанывание его жены. Еще через пять минут они оба, облегченно вздохнув, захрапели.

Я испытывал такой кайф после двух ночевок голым в полусыром мху, что теплая овечья шкура мне казалась верхом блаженства. Глаза уже закрывались, когда я неожиданно обнаружил, что под мышкой появилась чья-то голова, и с удивлением понял, что рядом со мной лежит обнаженной одна из хихикавших девчонок. Она робко полезла рукой к моему органу, затем я услышал ее довольное хмыканье, но даже не успел ничего предпринять самостоятельно, как девушка в прямом смысле взяла инициативу полностью в свои руки. В сей ответственный момент рядом со мной опять кто-то зашевелится – это оказалась вторая девчонка, которая что-то шептала недовольным голосом своей сестре, – она, похоже, злилась, что долго ждет своей очереди. После того как обе молоденькие вепки наконец от меня отстали, я заснул мертвецким сном в несколько секунд.

Утро для меня началось с того, что с меня бесцеремонно стащили овечьи шкуры, исполнявшие функции одеял. Все, похоже, давно встали и занимались делами. Хозяин, которого, как я понял, звали Вейкко, подал мне длинную льняную рубаху с многочисленными дырками. А поверх нее предложил грубый армяк, сшитый из овечьих шкур и воняющий кислым тестом. Армяк был мне по пояс, руки по локоть высовывались из рукавов, а когда я попробовал его запахнуть, раздался подозрительный треск. Ну и ладно, решил я, буду пока ходить нараспашку – все равно лучше, чем голышом. Мы доели холодные остатки репы, запили их кислым до ужаса квасом с краюхой зачерствелого черного хлеба, потом Вейкко поманил меня во двор, я не торопясь замотал ноги выданными мне тряпками и надел лапти собственного производства. Надо сказать, были они ничуть не хуже, чем у членов вепсского семейства. Когда мы вышли на улицу, я увидел, что там нас уже ожидают трое его сыновей, они были такими же мелкими, как отец, только не такими коренастыми. Ну что же, пришла пора отрабатывать еду, одежду и кров. Мы взяли пару топоров и направились в сторону пала, откуда я вчера пришел в их дом. Парни всю дорогу оживленно болтали, бросая на меня ехидные взгляды. По ним было понятно, что мои ночные приключения не остались тайной для окружающих, и похоже, девушки проделали это с благословения родителей.

Дорога не заняла много времени. Когда мы пришли, парни сразу начали сгребать остатки стволов, сучья в кучи и разжигать их заново с помощью тлеющих еще углей. Мне с Вейкко пришлось заниматься более тяжелой работой – корчеванием пней. Мы вначале обрубали корни, а потом на пару, подложив под здоровенную вагу бревно, проверяли корни на крепость. Работа спорилась, потому что я был, наверно, раза в четыре тяжелее и выдирал пни гораздо легче, чем мой хозяин. Вейкко был доволен и пытался мне что-то объяснять.