Навсегда разделенные - Тейлор Дженкинс Рейд

Я мотаю головой.

— Анне, — отвечаю я. — Мне нужно позвонить Анне.

Он кладет ладонь на мое плечо.

— Вы можете записать телефонный номер Анны? Я ей позвоню.

Я киваю, и он протягивает мне лист бумаги и ручку. У меня уходит целая минута на то, чтобы вспомнить ее номер. Я ошибаюсь в цифрах несколько раз, но, отдавая лист мужчине, почти уверена, что в конечном итоге написала номер правильно.

— А Бен? — спрашиваю я, сама не зная, что имею в виду. Просто… я пока не могу смириться. Я еще не достигла фазы «позвони кому-нибудь, чтобы ее забрали домой и присмотрели за ней». Мы должны бороться, правда? Я должна найти и спасти его. Как мне его найти и спасти?

— Медсестры позвонили его ближайшему родственнику.

— Что? Я его ближайший родственник.

— Видите ли, в его водительском удостоверении указан округ Ориндж. Мы должны оповестить о произошедшем его семью.

— И кому вы позвонили? Кто приедет? — Однако я уже сама знаю, кто.

— Я постараюсь это узнать. А сейчас я позвоню Анне и сразу вернусь, хорошо?

Я киваю.

Здесь, в приемной, я вижу и слышу других ожидающих. Кто-то выглядит печальным, но большинство — в полном порядке. Мама с дочкой читают книгу. Парнишка прижимает к лицу пакет со льдом, рядом с ним раздраженный отец. Парочка подростков держится за руки. Не знаю, для чего они здесь, но, судя по улыбкам на их лицах и тому, как они милуются друг с другом, у них явно нет ничего страшного, и мне… мне хочется на них наорать. Хочется сказать им, что в реанимационном отделении оказывают экстренную помощь серьезно пострадавшим, и нечего тут сидеть с такими счастливыми и беззаботными лицами. Хочется сказать, чтобы они катились домой: пусть лучатся счастьем где-нибудь в другом месте, а не передо мной. Я не помню, каково это — быть такой же счастливой, как они. Я даже не помню, каково быть той, кем я была до того, как всё это случилось. Всё, что я чувствую сейчас — переполняющий меня ужас. И еще злость на двух придурошных голубков, лыбящихся друг другу прямо передо мной.

Ненавижу их и ненавижу чертовых медсестер, для которых этот день не стал самым худшим днем в их жизни. Они спокойненько живут себе дальше. Кому-то звонят, копируют документы, попивают кофе. Я ненавижу их за то, что они могут пить кофе в такое время. Я ненавижу всех в этой долбаной больнице за то, что они не несчастны.

Мужчина в красном галстуке, вернувшись, сообщает, что сюда едет Анна. Он предлагает до ее приезда посидеть со мной. Я пожимаю плечами. Пусть делает, что хочет. Его присутствие не приносит мне утешения, но останавливает от того, чтобы вскочить, подбежать к кому-нибудь и наорать на него за то, что в такой ужасный момент он поедает шоколадный батончик. Мои мысли переносятся к рассыпанным на дороге Фрути-пеблс. Я знаю, что хлопья всё еще будут там лежать, когда я вернусь домой. Знаю, что никто не уберет их, так как никто не может знать, как ужасает меня возможность снова их увидеть. Затем приходит мысль о том, по какой глупой причине умер Бен. Он умер из-за Фрути-пеблс. Это было бы смешно, если бы не было так… Нет, это никогда бы не было смешно. Ничего в этом смешного нет. Не смешно даже то, что я потеряла мужа из-за своего пристрастия к детским хлопьям, продающимся в коробках с изображением героев мультсериала «Флинстоуны»2. Ненавижу себя за это. Саму себя я ненавижу больше всего.

Показывается взволнованная Анна. Я не знаю, что ей по телефону сказал мужчина в красном галстуке. Он поднимается и идет поприветствовать ее, когда она кидается в мою сторону. Я вижу, как они о чем-то говорят, но не слышу их. Их разговор занимает какие-то секунды, после чего Анна подбегает ко мне и обнимает. У меня нет сил, чтобы поднять руки и обнять ее в ответ. Я одеревенела, и это самое безответное объятие на свете.

— Мне так жаль, — шепчет Анна мне на ухо, и я расклеиваюсь в ее руках.

Я не хочу сдерживать себя и не желаю прятать свою боль. Я вою в приемной, рыдаю и скулю в грудь подруги. В любое другое время я бы немедленно убрала лицо от ее бюста. Я бы почувствовала неловкость, если бы уткнулась губами в столь сексуальную часть ее тела, но сейчас секс кажется чем-то банальным и глупым. Чем-то, чем всякие болваны занимаются только от скуки. А те счастливые подростки-голубки вероятно занимаются им из спортивного интереса.

Объятия Анны не утешают меня. Слезы брызжут из глаз, словно я выдавливаю их из себя, но это не так. Они сами текут. И я даже не ощущаю печали. Я чувствую такое опустошение, что мои собственные слезы кажутся мне жалкими и глупыми.

—Мне так жаль, Элси. Ты видела его?

Я не отвечаю. Кажется, мы долгие часы сидим на полу в приемной. Я то реву белугой, то практически ничего не ощущаю. Я долго лежу в руках Анны, не потому что не могу подняться, а потому что не хочу смотреть ей в лицо. Через какое-то время Анна встает, прислоняет меня к стене и, подойдя к посту медсестры, начинает кричать.

— Когда вы, наконец, дадите нам увидеть Бена Росса? — орет она на сидящую за компьютером молоденькую латиноамериканку.

— Мэм… — начинает медсестра, вставая, но Анна ее обрывает:

— Не надо мне мэмкать. Скажите мне, где он? Пустите нас к нему!

К ней подходит мужчина в красном галстуке.

Они с Анной переговариваются несколько минут. Я вижу, как он пытается прикоснуться к ней, успокоить ее, но она дергает плечом, не давая ему к ней притронуться. Он лишь выполняет свою работу. Все здесь лишь выполняют свою работу. Куча придурков.

Через входные двери вносится пожилая женщина лет шестидесяти. Ее лицо волнами обрамляют рыжевато-каштановые волосы, по щекам текут слезы, смешанные с тушью. На груди завязана черно-коричневая шаль, через плечо перекинута коричневая сумочка. Она сжимает в руках салфетки. Мое горе так подкосило меня, что я не озаботилась салфетками. Я настолько не владею собой, что вытираю сопли о воротник и рукава. И развожу у ног на полу лужи слез.

Женщина подбегает к стойке регистрации, а потом опускается на стул. На краткий миг она поворачивается лицом ко мне, и я сразу же ее узнаю. Я смотрю на нее и не могу отвести взгляд: она — моя свекровь, и в то же время совершенно чужой мне человек. Я видела ее снимок в фотоальбоме, но она никогда не видела моего лица.

Отлепившись от стены, я иду в уборную. Я не знаю, как представиться ей. Не знаю, как сказать ей, что мы обе здесь из-за одного мужчины. Что мы обе скорбим, потеряв одного и того же человека. Я разглядываю свое отражение в зеркале. Лицо покраснело и опухло. В глазах полопались сосуды. Я смотрю на свое лицо и думаю о том, что у меня был тот, кто это лицо любил. А теперь его нет. И больше никто мое лицо не любит.

Выйдя из уборной, я не вижу своей свекрови. Кто-то хватает меня за руку. Я оборачиваюсь — это Анна.

— Ты можешь войти, — говорит она и ведет меня к мужчине в красном галстуке, который ведет меня через двойные двери.

Он спрашивает, хочу ли я, чтобы он вошел в палату вместе со мной. С чего бы мне этого хотеть? Я его только что встретила. Он ничего для меня не значит. А мужчина в комнате значит для меня всё. Ничто не может облегчить боль от потери всего. Я открываю дверь. В комнате есть кто-то еще, но я вижу только тело Бена.