В огне - Александр Афанасьев

Когда все началось, его танк уже миновал трибуну, где находился шахиншах, не говоря уж о трибуне с наследником и иными официальными лицами. Он повернулся как раз для того, чтобы увидеть – «нулевая» трибуна почти вся, кроме первого уровня, была затянута облаком грязно-бурого цвета. Сначала он подумал, что на трибуне было заложено взрывное устройство, но потом увидел танк с пушкой, направленной в сторону трибуны, и сразу все понял.

Он нырнул в башню как раз в тот момент, когда танк-убийца открыл огонь по трибуне из крупнокалиберного пулемета.

– Остановить машину! – заорал он.

– Нет! – крикнул офицер САВАК. – Нельзя!

Офицер САВАК был на десять лет моложе подполковника, и родом он был из Захедана, из самой что ни на есть глуши. Это тоже была иезуитски хитрая политика шахиншаха – офицеров САВАК набирали из нищих семей, из самых глухих окраинных провинций, что давало весьма положительные для режима эффекты. Выросшие в нищете персидского захолустья, они попадали в крупные города, где они никого и ничего не знали и всего боялись. В их городах на улицах еще были ослы, а в Тегеране было самое настоящее, построенное русскими инженерами метро[2]. В Тегеране по улицам днем и ночью тек нескончаемый поток машин, по вечерам «правоверные», вместо того чтобы отдать Всевышнему положенное число ракатов[3]и отправляться спать, отправлялись в различные увеселительные заведения и веселились там до утра в компании тегеранских девушек, зачастую с не слишком твердыми моральными устоями. Выходцев из провинции это шокировало, режим действовал очень хитро – какое-то время, перед тем как поступить в академию САВАК, провинциалы жили в общежитиях в городе, за счет шахиншаха. Девушку в общежитие, понятно, не пригласишь, не пойдет, да и коренные всегда смотрят на провинциалов с известной долей превосходства. Нередко затевались и драки. В итоге, когда будущий офицер САВАК поступал в академию, в нем уже прорастали ядовитые зерна ненависти «ко всем этим». Именно это и нужно было шахиншаху.

Обучение офицера САВАК состояло из двух частей. Первая – академия, где преподавали, в том числе и русские (для контроля, кому и что преподают), обучавшие студентов самой обычной полицейской работе. А вот потом новобранцев для завершения учебы зачисляли в учебные подразделения, и вот там-то офицеры САВАК учили новобранцев совсем другому. Что Тегеран и другие столичные города продались, и что они против шахиншаха, и что только шахиншах защищает единство Персии. Что армия – это гнездо заговорщиков, что они против народа. В армии всегда кого-то арестовывали, и арестованных офицеров отдавали на расправу этим новобранцам. А когда молодой человек избивает ногами и дубинкой офицера вдвое старше его, а по чину – старше десятикратно, это дает о себе знать. Из них так лепили верных псов режима, внушали, что сила – за ними и что они, малограмотные, нищие, вышедшие из захолустья, вправе распоряжаться жизнями «всех этих». Но даже после этого, после подобной обработки обычный офицер САВАК оставался всего лишь нищим малограмотным пареньком из захолустья, который в критической ситуации не может самостоятельно принять решение, он может лишь тупо, с яростью и фанатизмом исполнять приказы, какими бы они ни были.

– Там Светлейшего убили, идиот! – заорал офицер. – Останавливай!

Известие о произошедшем произвело на офицера САВАК, которому от роду-то было двадцать шесть лет, именно то действие, какое и должно было произвести. Он не поверил, а в душе – дико испугался. Потому что сразу понял: правда, не может быть такой лжи, и сейчас им придется отвечать за все то, что они натворили.

– Нет! – Офицер САВАК держал в подрагивающей то ли от вибрации танкового дизеля, то ли от страха руке револьвер. – Нельзя! Продолжать движение!

– Иди, сам посмотри! Сам посмотри, он убит!

В этот момент произошло то, что и должно было произойти – танк с ходу, пусть и малого, напоролся на вставший впереди танк, всех от удара бросило вперед. В отличие от офицера САВАК, подполковник знал, за что хвататься, и удержал равновесие. В следующую секунду он ударил офицера САВАК в лицо и отнял у него револьвер.

– Сидеть!

– Вас расстреляют!

Долгие годы подполковник Ан-Нур, как и все другие офицеры, жил в атмосфере страха. Страх в этой стране не был каким-то обычным – это была атмосфера страха, и в ней двадцать четыре часа в сутки жили люди. Это сложно объяснить, только тот, кто прошел подобное, знает, что это такое. Вот ты обедаешь в ресторане и тебе ясно, что кого-то из тех, кто обедает рядом с тобой, скоро заберут как заговорщика. И это – обычное явление, как дождь или град, и ничего сделать нельзя. Нужно просто жить, пока некто сверху, могущественный и вольный распоряжаться твоей жизнью и жизнью других людей, не обратит на тебя внимание.

А сейчас подполковник Ан-Нур смотрел в глаза, по сути, еще пацана, невысокого, худенького подростка в форме, сильно ударившегося головой обо что-то и потерявшего свое оружие. Саваковец больше не был символом той безликой (хотя почему безликой?!) могучей силы, перемалывающей в порошок людские судьбы, он был просто испуганным недорослем, которого в армии первым делом заставили бы вычистить туалет. И тут подполковник Ан-Нур впервые по-настоящему ощутил в своей руке тяжесть оружия как инструмента судьбы, как магической палочки, позволяющей властвовать и повелевать над другими людьми, над их жизнью и смертью. Конечно, у подполковника было собственное табельное оружие, которое лежало сейчас в опечатанной САВАК оружейной комнате бригады, но он никогда не воспринимал его так, раньше оружие было просто железной стреляющей штукой. А вот теперь он ощутил его по-другому, и это ему чертовски понравилось.

– Сиди здесь, дурак… – зачем-то сказал он саваковцу, – может, жив останешься.

И полез в люк.

К этому моменту танк заговорщиков уже проломился в Парк шахидов, и значительная часть офицеров САВАК, из тех, кто охранял трибуны и остался в живых, побежали за ним, стреляя на ходу из автоматов. Танки уже остановились, кто-то сам по себе, а кто-то – наткнувшись на другой танк, с них спрыгивали офицеры, бежали туда, где висело черное облако…

Бежать по площади, заставленной кое-как брошенной бронетехникой, не так-то просто – это самый настоящий бег с препятствиями. Когда подполковник огибал очередной танк, на него с брони спрыгнул, чуть не сшибив с ног, майор Сабаави, тоже командир танка.

– Осторожнее!

– Что там?

– Сам не видишь?!

Зрелище, представшее перед офицерами, наконец пересекшими широкую, заставленную техникой площадь, было ужасающим. Край проезжей части, за который нельзя было заступать никому – по заступившему охрана открывала огонь без предупреждения, – был отмечен быстроустанавливающимися заграждениями. В бетон было вделано еще при строительстве площади нечто вроде втулок, и во время торжественных мероприятий в них вставляли штыри, на которых держались решетки заграждения. Сейчас все это было проломлено танком, а напротив трибуны еще и было забрызгано чем-то черным, не красным, а именно черным. Удар осколочно-фугасного танкового снаряда пришелся как раз туда, где стоял Светлейший, и теперь там не осталось ничего, бетон не был пробит, но все было изломано и искорежено, а людей просто разорвало на мелкие, не поддающиеся опознанию куски. Тех, кто стоял ниже – охрана, – посекло осколками снаряда и мелкими осколками бетона, у кого-то оторвало голову, у кого-то руки и ноги. Кто-то был еще жив – черные человеческие обрубки шевелились, некоторые даже стонали, но спроси в тот момент у любого из офицеров, есть ли выжившие, он бы ответил – нет. Все это – и те, кто уже умер, и те, кто вот-вот должен был отправиться к Аллаху, – воспринималось как единая, слитная картина ужасающей смерти.