Тени Шаттенбурга - Денис Луженский

– Скажу честно, барон, пикировка с вами доставляет мне изрядное удовольствие, – заявил меж тем инквизитор, – ибо мне всегда приятно говорить с человеком, полагающимся не на одну лишь остроту своего меча, но и на остроту разума. Вот только…

– Только что, святой отец? – Ойген не изменил ни позы, ни интонации, но глаза его чуть прищурились.

– Что вы планируете делать в Шаттенбурге, фрайхерр[2]фон Ройц?

– Вам это прекрасно известно, святой отец. Шаттенбург не относится к вольным городам, а находится под юрисдикцией короны, и я послан туда с проверкой, дабы на месте определить, какова ситуация в городе. Ибо ситуацией этой мой сюзерен в некотором роде… обеспокоен. И уверен, вы понимаете причину его беспокойства.

Отец Иоахим кивнул.

– Скажу более, барон, это беспокойство не чуждо и мне, и Святому престолу. Император боится…

– Император не боится. Император выказывает опасения, – ледяным голосом поправил фон Ройц.

– В самом деле, – кивнул инквизитор. – Так вот, он выказывает опасения, что неурядицы в восточных областях империи могут перекинуться на сердцевинные ее земли, и его добрые подданные будут страдать, я прав?

– К сожалению, обстановка в восточных землях и впрямь оставляет желать лучшего, – барон сунул в рот финик, сплюнул косточку, отпил подслащенного медом настоя.

– Уверяю вас, опасения помазанника понятны и вызывают сочувствие и в Риме, – всплеснул руками инквизитор. – Однако отношения между владыкой светским и владыкой духовным далеки от сердечных. Да, они зиждутся на взаимном уважении, но сейчас скорее прохладны, чем теплы. Нет-нет, это никоим образом не осуждение: я искренне желаю, чтобы отношения эти стали тесными и поистине дружескими. Чтобы император и папа не только на словах, но и на деле владычествовали вместе над этими благодатными землями, владычествовали равно и в умах, и в сердцах, оберегая паству от греха телесного и духовного. А меж тем возмущения в восточных землях, средь славян и мадьяр, беспокоят и Святой престол. Император Фридрих опасается, что из Чехии перекинутся искры волнений, папа Николай опасается…

– Распространения гуситской ереси, – барон снова наполнил чашку, отхлебнул. – Что ж, более чем разумно. Пусть она почти и раздавлена, но загнанный в угол зверь на многое способен. Однако, раз уж мы стали… хмм… столь откровенны друг с другом, скажите, святой отец, почему сюда послали именно вас?

– Вы имеете в виду – инквизицию?

Ойген кивнул.

– Конечно, угроза ереси есть угроза ереси, но… Гуситы тревожат Чехию уже немало лет, однако допрежь Святой престол никого сюда не посылал: давненько доминиканцы[3]не посещали эти края. Я уж, грешным делом, полагал, что про инквизицию здесь и думать забыли, как инквизиция забыла думать об этих землях. Но вот вас направляют в Саксонию – причем не в крупный город, не в Дрезден или Хемниц, а в самый что ни есть медвежий угол. Зачем, святой отец? Шаттенбург должен стать форпостом для восстановления влияния Рима в здешних краях?

Отец Иоахим помолчал, осушил чашку еще теплого настоя, медленно отрезал изящным ножичком половинку груши, вдумчиво ее прожевал.

– А вы опасный человек, барон, – наконец сказал он. – Лишний раз убеждаюсь в том, что ваш сюзерен неслучайно отправил в Шаттенбург именно вас. Но я откроюсь вам, ибо думаю, что мы можем помочь друг другу. Вы направлены сюда императором, я – Святым престолом. Казалось бы, уже одной тени стоящих за нами сил достаточно, дабы обеспечить и вам, и мне полное содействие местных властей и духовенства. Но нам обоим ясно, что на деле все будет гораздо сложнее. Вы говорите, будто посланы оценить ситуацию в городе. Но с вами больше десятка вооруженных бойцов. И, как говорит мой телохранитель, бойцов отменных. Да, Шаттенбург – имперский город, но его жители уже не раз задумывались о том, чтобы воздвигнуть статую Роланда[4]. И мнится мне, что при необходимости вы готовы применить силу. Например, если городские власти ввязались в какую-то игру со сторонниками Постума[5]или, того хуже, Йиржи[6]. Конечно, это лишь предположение…

«А ты тоже не так-то прост, папаша-доминиканец, – подумал фон Ройц. – Сразу видно, что не только труды отцов церкви изучаешь. Да, такого проныру стоит держать на коротком поводке».

– Прошу, не отвечайте, барон, – с трудом скрыв довольную улыбку, сказал отец Иоахим. – Думаю, мы с вами встретились отнюдь не случайно. Хотим мы того или нет, но нам лучше держаться вместе и быть заодно. Конечно, сейчас трудно сказать, чья задача окажется сложнее – ваша или моя.

В моей душе есть место и тревоге, и неуверенности. И я вовсе не желаю повторить судьбу Конрада Марбургского[7].

– Да, святой отец, – скупо улыбнулся Ойген, – терновый венец прельщает очень немногих.

Лоб инквизитора – высокий, с залысинами – прорезала вертикальная морщинка.

– Остроумие есть большое подспорье в беседе, барон, однако не в каждой. Так вот… Гуситская ересь – это, конечно, важная причина для визита инквизиции, однако епископат имел и более насущный повод, чтобы отправить меня в Шаттенбург. Мы получили весть о том, что близ города случилось событие поистине жуткое: будто бы на игравших в лесу детей напала неведомая тварь. Говорят, кто-то из детей спасся – несомненно, на то была воля Провидения, и его же воля в том, что разрешить это дело должна инквизиция.

Конечно, Иоахим не стал упоминать, что решение о поездке поддержали далеко не все кардиналы, и, если его миссия провалится, всякую память о ней просто сотрут из документов Святого престола. Хорошо бы барон поверил в слова о нападении чудовища. Было оно, это нападение, или нет – значения не имеет, важен лишь успех миссии. А чтобы добиться успеха, надо смотреть дальше всех – и дальше врагов, и дальше союзников. Особенно дальше союзников. Священник сдержал улыбку. Пусть барон считает, что инквизицию привело в город стремление помочь людям. Тогда отцу Иоахиму придется гораздо легче.