Триптих в черно-белых тонах - Тамара Крюкова

Разогревать обед было лень. Она налила чашку молока, отрезала ломоть хлеба и вернулась в комнату. Поджав ноги, Клавдия уселась в кресло и принялась за еду.

А он наверняка обедает, как положено, с салфеткой и прибором. От этой мысли у неё пропал аппетит. А ведь мама твердила, что стол должен быть сервирован, даже если обедаешь одна. Клавдия считала это глупой тратой времени, но сегодня впервые подумала, что мама в чём-то права, и остро ощутила своё несовершенство.

Вставив в стереосистему диск Милен Фармер, Клавдия извлекла из рюкзака книги, забралась с ногами в кресло и, отхлёбывая молоко, открыла учебник.

Телефон ласково замурлыкал. Клавдия прошлёпала в гостиную, не спеша взяла трубку и вернулась назад.

— Клюшка, ты что там, спишь? — услышала она голос мамы.

«До каких пор меня будут звать Клюшкой?» — раздражённо подумала Клавдия. Кличка привязалась к ней ещё в раннем детстве, когда она училась говорить первые слова. Мама ласково называла её Клавушкой, а у неё вместо трудного, длинного слова получалось «Клюшка». Клавдия привыкла к домашнему прозвищу и воспринимала его как второе имя, но сегодня оно звучало обидно.

— Пока не сплю, но близка к этому, – буркнула она.

— Что? — не поняла мама.

— Реферат пишу.

Девушка опустила глаза на учебник и только сейчас заметила, что держит его вверх ногами.

— Ты пообедала?

— Ма, ну я же не маленькая. Что ты меня всё время пасёшь?

— Что за выражение? До чего же ваше поколение любит засорять русский язык! Суп разогреть поленилась?

— Откуда ты знаешь?

— Я же тебя насквозь вижу. Говоришь, что взрослая, а ведёшь себя, как ребёнок. Опять куски хватаешь. Хочешь желудок испортить?

Дальнейшую тираду можно было не слушать. Клавдия знала её наизусть: и о нагрузке, и о здоровье, и о будущем. Она со скучающим видом ждала, когда ей нужно будет вставить свою реплику. Обычно они не отличались большим разнообразием. «Ладно», «хорошо», «поняла», «угу» — вполне хватало для поддержания разговора.

Мы как будто играем заученную пьесу, где каждый актёр делает вид, что его слова что-то значат, а на самом деле всё уже и так ясно, и реплики произносятся просто, чтобы заполнить время до завершения действия.

Эта мысль напомнила ей о стареньком альбоме с вырезками из журналов. Положив трубку, Клавдия достала его из нижнего ящика письменного стола. Школьницей, классе в пятом, она начала собирать фотографии и интервью с любимыми актёрами. Тогда все девчонки заводили такие альбомы. Теперь они заводят романы, а ей остаётся только перелистывать старую коллекцию.

Она открыла страничку, с которой улыбалась популярная красавица прежних лет, белокурая Клаудия Шифер.

– Хорошо тебе. Он бы в тебя сразу влюбился, — вслух сказала девушка. — А такой клуше, как я, только над рефератами корпеть. А ещё говорят, человек — хозяин своей судьбы. Если бы я была хозяйкой, ни за что не стала бы Клюшкой. Почему так получается? Ведь мы почти тёзки. Только Клаудия звучит гордо. А Клавдия — полный нафталин. Ну почему я не родилась похожей на маму?

Антонина Павловна была приятной, моложавой брюнеткой. Клавдию не принимали за её дочь. Во-первых, потому что время отнеслось к Антонине Павловне снисходительно. Она выглядела значительно моложе своих лет. А во-вторых, трудно было представить себе двух более несхожих людей.

В отличие от дочери, Антонина Павловна одевалась с большим вкусом. Она преподавала сразу в двух престижных вузах и следила за собой, справедливо полагая, что внешность — это часть её профессии. Подстриженная по последней моде, в изысканном, строгом костюме, она выглядела, как типичная деловая женщина.

Рождённая под знаком солнца, Антонина Павловна была властной натурой. При желании она могла бы заставить Клавдию одеваться более пристойно, но её устраивало, что под мешковатой, бесформенной одеждой трудно заподозрить, что девушка неплохо сложена. У неё были на это свои причины.

ЗА КУЛИСАМИ

(банальное танго в стиле ретро)

Весна. Деревья только начали покрываться зеленоватым пушком. Отдохнувшая за зиму земля была напитана влагой. Она нежилась под лучами солнца, готовясь к материнству, и от неё поднималось тёплое дыхание. Дачные домики ещё не укутались в кипень зелени и цветов и смотрелись голо сквозь просветы между деревьями. Сколько Антонина себя помнила, она извечно возвращалась летом на эти заколдованные шесть соток.

Как она мечтала вырваться отсюда! Но сначала она была «слишком маленькой, чтобы путешествовать самостоятельно», а потом ездить по путёвкам было «дорого и непрактично, когда есть собственная дача». Как будто в двадцать с небольшим от отдыха ждёшь только хорошего питания и тишины. А когда они с матерью остались вдвоём, всякие надежды на поездки в дальние странствия отпали сами собой. Она не могла бросить всё на мать. Правда, в этом году Евдокия Степановна предложила ей поехать куда-нибудь в дом отдыха.

«Тебе бы надо как-то устроить свою жизнь», — словно извиняясь, сказала она.

Опомнилась. Как будто в двадцать семь так легко начать устраивать свою жизнь. Правда, Антонина выглядела лет на двадцать с небольшим, но всё равно поезд ушёл. Теперь на танцы с юнцами не пойдёшь пару искать. А что, если в самом деле купить путёвку и махнуть куда-нибудь подальше?

— Хозяйка! — услышала она с улицы незнакомый голос и, на ходу стаскивая резиновые перчатки, поспешила к калитке.

Посреди дороги стоял мотоцикл с коляской, а рядом — настоящий былинный богатырь. Несмотря на раннюю весну, его красивое открытое лицо было загорелым, и от этого густая шевелюра казалась совсем светлой, почти платиновой с лёгкой примесью золота. Он был так удивительно сложён, что даже потёртая куртка и замусоленные джинсы не скрывали его стати.

— Молоко не нужно? Последний баллон остался.

Илья любил производить впечатление на тех, кто видел его впервые, хотя, казалось, должен был к этому привыкнуть. Женщины охотно влюблялись в него, и он платил им тем же. Он искренне любил их всех: худышек — за хрупкость, толстушек — за пышность, высоких — за рост, а низеньких — за миниатюрность.

Брюнетка с дачи была довольно привлекательной. На вид ей было года двадцать два, двадцать три.

— Подождите минутку, я сейчас принесу деньги, — Антонина поспешила в дом.

Когда она вышла, парень стоял, привалившись сбоку к сиденью мотоцикла.

— А пустой баллон есть? — спросил он.

— Нет, но я заплачу, — сказала Антонина.

— Мне деньги не нужны. Может, есть во что перелить?

Свободной оказалась только крошечная литровая кастрюлька. Антонина вынесла её на крыльцо и беспомощно пожала плечами.

— Вот только эта. Может, по чашкам разлить?

Она словно ожидала, что решение должен принять он. В её взгляде было нечто трогательно-беззащитное и женственное, что испокон веков заставляло мужчин чувствовать себя сильными мира сего и проявлять покровительство.