Двадцатое - Катерина Дементьева

Я могу заучивать порядок любых событий, а потом вмешиваться в их ход и смотреть, что получится. Или не вмешиваться, а находить покой в том, что все всегда происходит так, как уже происходило. Могу озадачивать незнакомцев своими чудесными способностями предсказывать будущее. Давать полезные советы. Или не полезные, если я в дурном настроении. Могу убить президента – попытки долго забавляли меня, у него хорошая охрана, потребовалось немало дней, чтобы суметь пробраться к нему незамеченной. Это было почти захватывающе, но после первого успешного раза перестало быть интересным, как остросюжетные детективы и триллеры перестают.

Я могу без конца показывать аппарат тем, кого получается найти в городе и в интернете, кто и доступен, и соглашается посмотреть, и потенциально может помочь. Ничего не выходит, из раза в раз я слышу одинаковые гипотезы, получаю одинаковые предложения – иногда я пробую их, так, на всякий случай. Наверное, даже не стоит писать, что это не помогает.

Двадцатое

Я праздную день рождения. Нужный день – зимой, но я не в тех условиях, где можно дождаться нужного дня. В один день я половину суток потратила на то, чтобы скупить все доступные торты и заказать все, которые успеют приготовить и привезти сегодня, вторую половину суток я потратила на то, чтобы воткнуть в них свечи, поджечь их, задуть, а потом съесть по куску от каждого торта. Это – плюс, что на следующий день я просыпаюсь без разорванного желудка и боли в кишечнике. Конечно, я предпочла бы их.

В другой день я радовала себя шарами. В третий – подарками. Это тоже удобно, что я могу покупать каждый день несколько новых игр и не разоряюсь. Но вот ведь беда, большинство из них длиннее доступных мне восемнадцати часов (минус заказ и доставка или прогулка/поездка и покупка в магазине), даже если пропускать все катсцены, перематывать все диалоги. Особенно меня обижает новый Сайлент Хилл, он вышел сегодня, и я никак не могу узнать, чем все кончилось, потому что нигде еще нет прохождений.

Я пила, покупала одежду, косметику, отправлялась по барам и клубам, покупала пистолет и вышибала себе мозги.

Это должно было бы пойти в список того, что я могу – коротать месяцы тем, что убиваю себя утром, иду на кухню и вгоняю в грудь свой верный шеф-нож. Потом наступает следующее утро, и я снова убиваю себя. И снова, снова, снова, я не знаю, сколько раз потребуется, чтобы у меня появилось желание остановиться, я не считаю. Но ощущения говорят, что я провожу все больше и больше времени так. Не знаю, можно ли доверять ощущениям.

Двадцатое

Я завязываю узлы чуть слабее обычного – он должен суметь выпутаться. Я веду себя чуть расслабленнее, чем обычно – он должен попробовать сделать это своим преимуществом. Я медлю, бью не так сильно, даю ему шанс за шансом – он даже не пытается ими воспользоваться. В ярости я убиваю его. Мне страшно потом, я не думала, что способна еще бояться, но мне страшно – вдруг он больше никогда не будет сопротивляться, пытаться сбежать, пытаться перехитрить меня. Вдруг это единственный способ выбраться, и я лишила себя возможности им воспользоваться?

Бояться – глупо и не за чем. У меня есть все время мира, чтобы вернуть ублюдку желание бороться. Этим я и занимаюсь.

Это сложный, мучительный и для меня, и для него процесс. Мне приходится справляться с отвращением и ненавистью, ему – с ужасом. Было бы проще, если бы можно было рассказать ему мой план, а не притворяться, что я стала менее собранной и внимательной, но что есть, то есть. Первая победа случается через мириады дней неудач и два перерыва, когда я убивала себя каждое утро, но вот наконец в один из дней он догадался схватить лезвие, которое лежало на столе, догадался разрезать веревки, освободить конечности…

Я ждала, я была уверена, что он меня убьет, но первая победа не значила идеального завершения дел. Он сбежал.

В следующие несколько раз происходит то же, и я начинаю сомневаться, что правильно подхожу к вопросу.

Двадцатое

Я пробую и пробую, теперь ищу в городе и интернете специалистов по психологии и поведению, а не по физике и философии, теперь я с азартом пробую заставить его убить меня. Выходит не очень: он только пытается сбежать, и если мы деремся, он даже не старается навредить мне, сделать больно. В один день я не выдерживаю и требую, чтобы он ответил, что это, сексизм, чувство собственного превосходства, или он наконец потерял рассудок и всякую волю к жизни. Он отвечает, что это любовь.

Он надеется, что наступил момент, когда мы объяснимся. Он ждал его, это было в дневнике, и я знаю, что он до сих пор ждет. Я вижу, по тому, как меняется его взгляд, поза, выравнивается дыхание, я вижу, он уверен, что настал наконец момент, когда мы поговорим.

Я разбиваю его лицо и голову камнем и не тороплюсь, пока делаю это.

Двадцатое

Я не спешила к нему этим утром. Чаще я убиваю его быстро, это дело даже не минут, а секунд, но сегодня мне особенно не хочется видеть его. Пускай к нему возвращаются воспоминания, пускай он переживает все свои смерти заново – я не желаю иметь с ним общего.

Я позвонила на работу, взяла отгул, сделала крепкий кофе, устроилась с ним на балконе. В дверь позвонили. Я не собиралась открывать, но он звонил и звонил, и я выпуталась из пледа, прошла по комнате и коридору, открыла дверь – и получила пулю в грудную клетку.

– Надеюсь, теперь ты счастлива, – сказал он, втолкнул меня в квартиру и шагнул следом. – Ты превратила меня в убийцу.

Я ухмыльнулась и сказала, что он меня пока не убил. Он выстрелил второй раз.

Двадцатое

Я просыпаюсь и медлю, не тянусь за телефоном сразу. Я знаю, что все еще нахожусь в петле, и хочу максимально продлить время, когда надежда не исчезла окончательно. В 7:02 звонит будильник у Алисы. В 7:32 громко чихает соседский ребенок, Вита.

В 7:37 я поднимаюсь и иду на кухню, где во втором ящике слева лежит шеф-нож.