Президент не может умереть - Владимир Гриньков

— Вы ступайте домой, Дима, меня не надо провожать. Я Павлу помогу прибрать.

Уланов побагровел, метнул на Хомутова испепеляющий взгляд, но тот лишь пожал плечами: мол, что поделаешь, дама сама сделала выбор. Потоптавшись, Уланов двинулся к дверям, Хомутов нагнал его уже на лестнице. Нескладно как-то все получилось.

— И как это называется? — бурчал Уланов. — Свинством это называется.

— Пардон, Дима. Но я тут ни при чем.

— Ни при чем! Да что она строит из себя, шалава эта?

— Тише, услышат!

— А-а, к матери! — Уланов махнул рукой и зашагал прочь.

Когда Хомутов вернулся, Людмила сидела на прежнем месте, глядя в синеющее окно. Он потянулся было к выключателю, но Людмила сказала, не оборачиваясь:

— Не надо, Паша. Давайте немного посидим так…

Ее кожа была прохладной. Хомутов легко коснулся затылка Люды, скользнул ладонью к лопаткам. За окном уже светлело, верхушки гор отчетливо вырисовывались на сереющем небосклоне. Люда лежала с закрытыми глазами, но не спала — Хомутов чувствовал это по дыханию. Он хотел подняться, чтобы поставить чайник на плиту, но Люда быстрым движением обвила его руками, прижалась, по-прежнему не открывая глаз.

— Это правда, что тебя скоро в Союз отправят? — спросила она неожиданно. Вопрос прозвучал так, что Хомутов понял — она думала об этом все утро. Спросила — и открыла глаза, смотрела пристально.

— Зачем тебе? — ответил он вопросом на вопрос.

— Нет, скажи.

— Могут и отправить.

— Почему?

— Есть такое положение. Пока ты за бугром, надо, чтобы в Союзе оставался кто-то из родных. Жена, родители, еще лучше — дети. Якорь.

— Вроде заложников, да?

Хомутов пожал плечами и уставился в потолок.

— А у тебя теперь нет никого?

— Никого. Мать умерла в прошлом году. Я один.

— А… жена? — она на мгновение запнулась.

— Нет у меня никакой жены.

— Развелся?

— Мы и не были расписаны. Пришло время — разбежались, вот и все.

Люда судорожно вздохнула, и в этом вздохе была и прежняя ее жизнь, и все, что происходило с ней сейчас. Сюда, в Джебрай, согласилась, наверное, ехать в ту же секунду, как предложили. Всегда кажется, что прошлое можно оставить где-то далеко-далеко и начать все с начала. Если бы! Очутившись здесь, она, похоже, обнаружила, что ничто не ушло, только теперь она была в одиночестве и помощи ждать было неоткуда. Люда снова придвинулась к нему, прошептала:

— Я не хочу, чтобы ты уезжал.

Лет пятнадцать назад жизнь в Джебрае была куда спокойнее, размереннее и, следовательно, комфортнее — так считал Александр Викторович Агафонов, бессменный посол СССР в этой стране. Монарх Джебрая, человек консервативных привычек и традиционных взглядов, правил страной, не вмешиваясь ни во что, и со стороны казалось, что все до единого джебрайцы живут в такой же полудреме, как и их правитель. Время здесь остановилось, и об этой захолустной державе, казалось, весь остальной мир забыл. Возможно, джебрайцы и удивились бы, обнаружив, насколько убога их жизнь по сравнению с другими, но телевидения в стране в те годы не было, а газеты, выходившие в столице Джебрая — Хедаре, оставались непрочитанными, потому что даже в столичном округе девяносто семь человек из ста не умели читать.

Александр Викторович, получив назначение в эту страну послом, приехал, огляделся и с изумлением обнаружил, что ему здесь, в общем-то, нравится. Дома ему казалось, что в этой жаркой, словно припудренной серой пылью стране человек, привыкший к московской суете, непременно должен затосковать, и действительно, поначалу его опасения вроде бы начали сбываться. Однако минула неделя-другая, и Александр Викторович понял, что ошибался. Само собой, здесь не было театров и больших приемов, кино крутили только в крохотном просмотровом зальчике посольства, но зато Александр Викторович открыл для себя две вещи, которые перевесили все остальное: во-первых, жизнь здесь была лишена неожиданностей, а во-вторых, над ним не было никакого начальства. Те, кому он подчинялся, пребывали в Москве, никогда не добираясь до Хедара. Не то они представляли себе здешние места так, как некогда сам Александр Викторович, не то в державной столице у них были дела поважнее. Агафонов быстро свыкся с таким положением вещей, и временами даже благодарил судьбу за то, что все сложилось именно так, а не иначе.

Конец всей этой безмятежной жизни, как водится, пришел неожиданно. Началось с того, что, по указанию свыше, был едва ли не втрое расширен штат посольства. МИД не дал разъяснений, ограничившись сухим замечанием, что в причину этого посол будет посвящен позднее.

Очень скоро Агафонов понял, что его новые сотрудники как бы и не совсем его, а скорее, по другому ведомству — госбезопасности или военной разведки. Люди эти появлялись и исчезали, но чем они занимались, Агафонов до поры не ведал, пока однажды его не вызвали шифрограммой в Москву, где в огромном прохладном кабинете в здании МИДа ему сообщили о том, что в Джебрае скоро произойдут значительные перемены. Монарх стар и практически недееспособен, страна не имеет крепкого руководства, а международная обстановка крайне обострена. Кое-кто уже нацелился на Джебрай (при этом известии Александр Викторович почувствовал себя нехорошо), но, к счастью, в Джебрае есть патриоты, которые озабочены судьбой своей родины — и за ними будущее.

Агафонов, наконец, сообразил, что следует ожидать переворота, и не ошибся. Через неделю после его возвращения в Хедар группа молодых офицеров гвардии выступила против монарха. Революция была бескровной, если не считать гибели самого престарелого правителя. История вышла довольно темная. Говорили, что монарх испугался ворвавшихся во дворец мятежных офицеров, выбросился из окна и разбился насмерть. Так ли это было на самом деле, Агафонов не знал. Доходили до него и другие версии. Второй секретарь посольства утверждал, что на теле покойного было полтора десятка огнестрельных ранений, которые вряд ли могли образоваться при падении из окна, но у Агафонова не было желания вдаваться в детали.

Жизнь посла теперь изменилась в корне. Революционный совет, пришедший к власти, обратился к Союзу за помощью. Москва, как водится, незамедлительно откликнулась. В Хедар зачастили делегации, Москва непрерывно требовала информации о положении в стране, в порты Джебрая пошли потоки грузов — и все это пало на плечи Агафонова и его сотрудников. Сонный покой вспоминался теперь как нечто нереальное. Но это были еще цветочки.

Неожиданно полыхнуло в северных провинциях, откуда был родом руководитель Революционного совета товарищ Фархад. В тех краях всегда жили хуже, Агафонов об этом знал, но слишком много сил уходило на укрепление завоеваний революции, и Фархаду было не до проблем северян. Когда его соплеменники поняли, что оставлены на произвол судьбы и никого не заботит, что они вымирают от голода и болезней, разразился бунт. В два дня были разгромлены местные отделения Революционного совета, пролилась кровь, и хотя Фархад быстро и жестоко подавил восстание, двинув в северные провинции верные ему войска, полностью погасить пожар он не смог — повстанцы ушли в горы. Укрепившись там, они предали проклятию своего земляка и поклялись любой ценой уничтожить изменника.