Бета-самец - Денис Гуцко

«Если не художником, то, может быть, все же поэтом», — размышлял я, вспоминая фурор, произведенный однажды на нашей кухне детсадовским стихотворением про зоопарк.

Я жил как за хрустальным забором — притом что никто никогда меня не запирал, не отгораживал от остального мира. Все было, было: одноклассники, одноклассницы. Учителя плохие, учителя хорошие. Оценки, каникулы. Завязывались и развивались отношения. Случались даже интересные сюжеты. Особенно когда в обитателях реальности открывались какие-нибудь полезные свойства. Например, своими повадками или обликом они годились для того, чтобы поместить их в пространство только что прочитанной книжки, которое оборвалось, но не отпускает и окликает на каждом углу… То есть нет, нет — была и жизнь сама по себе. В ней были люди сами по себе, которые впечатляли и отталкивали, радовали и огорчали. Было, что у всех бывает. Ссорился, дрался, что там еще… Засматривался на девчонок. Играл с мальчишками в футбол. А все же остальной мир то и дело оказывался пустоват и недописан и вызывал чувство гнетущей растерянности, как неудавшийся эскиз, который не умеешь исправить. Я очень скоро начинал скучать и сбегал обратно — к маме и папе, к рисованию и книгам.

По лестнице со стороны холла поднялся Антон. Проходя мимо, шепнул:

— Сейчас, две секунды.

Вошел в комнату к Елене Витальевне — вздохи и кряхтенье сделались громче.

— Как ты, мама?

— О-ой, да как тут… ужас какой, Тоша…

Скрип. Тишина. Елена Витальевна высморкалась.

— Может, «скорую» вызвать? Укол тебе сделают.

— Да какой укол, Тоша!

— Хочешь, отправлю тебя куда-нибудь? В Испанию. На Сардинию.

— Тоша, как же так вышло? Как же ты неосторожно так? Во́дите как угорелые!

— Мама, — Антон заговорил, как терпеливый учитель с непроходимым двоечником. — Сто раз тебе повторил, могу в сто первый… Я не превышал, экспертиза подтвердила. Он выскочил на середину трассы. Темно было, на повороте. Машину занесло, я…

— Ну хватит, Тоша, хватит! Помню. Все я помню.

Антон помолчал.

— Тогда о чем ты спрашиваешь, мама? О чем?

— Не знаю о чем… Я ничего теперь не знаю! Зачем ты вообще за руль в тот вечер сел?! Продал же машину! И отец, как назло, в отъезде.

Из холла поднялись дети, Вова и Маша. У старшего, Вовы, в руках радиоуправляемая стрекоза. У Маши — теннисные ракетки для детей и к ним большой поролоновый мячик. Маша приложила палец к губам:

— Тсс.

Топилин послушно закивал, тоже приложил палец к губам.

— Мы не шумим.

— Молодцы.

Вова молча показал Топилину стрекозу. Повертел так и эдак — мол, вон что у меня есть. Топилин завистливо скривил губы.

— Тоша, Тоша, — кряхтела Елена Витальевна. — Как же…

— Мам, — все так же прохладно и сдержанно отозвался Антон. — Поверь, мне сейчас очень… нехорошо… Тут ты еще, ма!

Елена Витальевна расплакалась, но как будто через силу. Плач, похожий на кашель.

— Я пойду, мам, извини. Оксану прислать?

— Не надо.

Навстречу появившемуся в дверях Антону наперегонки бросились дети.

— Па-ап! — заголосил Вова. — Ты научить обещал! Управлять! Она у меня падает все время.

— Папа, — кричала Маша. — Он со мной не играет!

Мячик вывалился у нее из рук. Антон поднял мяч, отдал дочке.

— Она не умеет! Как с ней играть?

— Сам не умеешь.

— Я умею!

— За забор все время выбивает. Люда сколько раз за ним ходила.

— Неправда, не «сколько»! Три раза всего!

Антон стоял, скрестив руки на груди, сдвинув брови. Дети поняли и умолкли.

— Идите к маме, — сказал он, отводя взгляд. — Я пока занят. Занят, понятно? И нечего орать. Вас же просили.

Вова с Машей ушли, переглядываясь: обычно отец не прогонял их от себя.

— Говорила, не надо, — отчитывала Маша брата, пока они спускались по лестнице.

— Я тоже говорил, — огрызался Вова. — Не ходи за мной. А ты?

— Будешь играть? В последний раз спрашиваю.

Антон прошел к двери, ведущей в зал, позвал Топилина жестом. Прихватив с соседнего кресла пиджак и на ходу его надевая, Топилин последовал за Антоном.

Шел в нескольких шагах позади, разглядывал бритую голову. Случалось — засматривался. Великолепный черепок: фактуристый, мясистый.

Пересекли серебристый зал с витражами, завернули за каменный выступ, на котором висела плазма размером с половину теннисного стола, и по узкому коридорчику прошли в небольшой кабинет с окнами на рощу. Вдоль опушки неспешно прогуливался человек в плаще. «Гуляет, — подумал про него Топилин. — Воздухом дышит».

Устроился на угловом диване перед журнальным столиком.

Антон предложил кофе, Топилин отказался. Антон, подумав, и сам не стал. Сел напротив, напустил на лоб морщин.

Настроение у Топилина портилось, приходило в соответствие с обстоятельствами. Гипнотический уют Литвиновского дома больше не действовал.

Все эти нелепые дни, последовавшие за нелепой гибелью нелепого человека, который разгуливал с фотоаппаратом в темноте посреди проезжей части, были тем нелепей и тем невыносимей, что Топилину перепала роль похоронного распорядителя. Антон попросил.

Он оплатил похороны по высшему разряду, лучший квартал на кладбище — правда, на отшибе, в самом дальнем краю, еще не обжитом покойниками. Подальше от прокуроров и бизнесменов. Дабы не умножать нелепость смерти нелепым кладбищенским соседством.

Предстать лично перед вдовой и родственниками Антон не решился. «Ты же понимаешь… Зачем людей травмировать?» Топилин понимал. Как понимал и хорошо помнил другое: достатком своим, статусом второго лица в компании, кроющей плиткой тротуары в Любореченске, а также все дальше и дальше за его пределами, он всецело обязан Антону. На старом армейском приятеле и держится его нынешнее благополучие. Зыбкое весьма благополучие, дареное.

Хотелось отказать. Очень. И слова подходящие на языке вертелись: «Прости, не смогу. Найми лучше адвоката». Справился, сдержался.

Откажи он Антону — настал бы конец их дружескому партнерству. И не оттого, что Антон обидится. Может, он и не обиделся бы вовсе — если б удалось поговорить по душам. Но доверять ему перестанут. А утративший доверие выбывает из игры. В узком кругу здешних избранных, куда Топилин когда-то так счастливо втиснулся, доверие может быть только абсолютным. Оно не возобновляется завтра, если закончилось вчера, — как абонемент в бассейн.

Но отказать хотелось.