Такое разное будущее - Станислав Лем

– Как это, «говорить»? Вы хотите сами?

– А кто же?

– Значит, это… конец?

Что-то сдавило мне горло; я кашлянул.

– Но ведь… другого выхода нет.

– Я думала, что это… меск.

– Что?..

– Вы не знаете?

– Ничего не понимаю. Нет. Не знаю. Что это такое? – сказал я, чувствуя, как по коже побежали неприятные мурашки. Я опять попал в одну из неожиданных пустот, в топкое болото недопонимания.

– Это такой… Ну… если кто-то встречается… если хочет на какое-то время… Вы действительно этого не знаете?

– Подожди, Эри, не знаю, но, кажется, начинаю понимать… Это что-то такое временное, этакая отсрочка, минутное приключение?

– Нет, – сказала она, и у нее округлились глаза. – Вы не знаете… как это… Я сама точно не знаю как, – вдруг призналась она. – Я только слышала об этом. Я думала, что вы поэтому…

– Эри. Я ничего не знаю. И черт меня побери, если я что-нибудь понимаю. Может быть… во всяком случае, у этого есть что-нибудь общего с браком, да?

– Ну да. Идут в управление, и там, не знаю точно что, во всяком случае, потом это уже как-то… ну, в общем…

– Что?

– Законно. Так, что никто не может возразить. Никто. И он тоже…

– Так, значит, это все-таки… это какой-то способ узаконить – ну, черт возьми, – узаконить супружескую измену. Так, что ли?

– Нет. Да. То есть это уже не измена, впрочем – так не говорят. Я знаю, что это значит. Я это изучала. Нет измены, потому что, ну, потому что ведь мы с Сеоном только на год.

– Что такое? Как на год? Брак на год? На один год? Почему?

– Это испытание…

– Великие небеса, черные и голубые! Испытание. А что такое меск? Может быть, авизо на следующий год?

– Не понимаю, что такое авизо. Меск – это… это значит, что если через год супруги расходятся, тогда вступает в силу то. В общем, это помолвка.

– Это и есть меск?

– Да.

– А если они не расходятся, что тогда?

– Тогда ничего. Меск не имеет никакого значения.

– Ага. Ну, теперь понимаю. Нет, никаких месков. На веки веков. Ты хоть знаешь, что это значит?

– Знаю. Брегг?

– Да?

– Я заканчиваю аспирантуру по археологии в этом году…

– Понимаю. Ты намекаешь, что, принимая тебя за идиотку, я, по существу, сам идиот.

Она усмехнулась:

– Вы это очень резко сформулировали.

– Да. Прости. Так я могу с ним поговорить?

– О чем?

У меня открылся рот. «Опять!» – подумал я.

– Ну, знаешь ли… – Я осекся. – О нас, разумеется!

– Ведь так не делают.

– Нет? Ага. Чудесно. А как делают?

– Производят раздел. Но, Брегг, правда… ведь я… я так не могу…

– А как ты можешь?

Она беспомощно пожала плечами.

– Это значит, мы возвращаемся к тому, с чего начали вчера вечером? – спросил я. – Не сердись, Эри, что я так говорю, я вдвойне обескуражен. Я же не знаком со всеми формами, обычаями, что можно и чего нельзя, даже в нормальных обстоятельствах, не говоря уже о таких…

– Нет, я знаю. Но мы с ним… я… Сеон…

– Понимаю, – сказал я. – Знаешь что? Давай сядем.

– Мне как-то лучше думать стоя.

– Пожалуйста. Слушай, Эри. Я знаю, что мне нужно сделать. Я должен забрать тебя и уехать куда-нибудь; не знаю, откуда у меня эта уверенность. Может быть, от моей бесконечной наивности? Но мне кажется, что в конце концов тебе со мной было бы хорошо. Да. А между тем я, понимаешь, такой – ну, одним словом: я не хочу этого делать. Не хочу тебя принуждать. В результате вся ответственность за мое решение – назовем это так – падает на тебя… Словом, получается, что я кругом свинья – если не с правой стороны, то с левой. Да и я это прекрасно сознаю. Прекрасно. Но скажи только одно: что ты предпочитаешь?

– Правую…

– Что?

– Правую сторону этой свиньи.

Я рассмеялся. Может, даже немного истерично.

– О боже! Так. Хорошо. Значит, я могу с ним поговорить? Потом. Ну, я приехал бы сюда потом один…

– Нет.

– Так тоже не делают? И все-таки мне кажется, я должен…

– Нет. Я… очень прошу. Правда. Нет. Нет!

Вдруг у нее из глаз брызнули слезы. Я схватил ее за руки:

– Эри! Нет. Ну, нет. Я сделаю, как ты хочешь, только не плачь. Умоляю тебя. Потому что… не плачь. Перестань, слышишь? А впрочем… плачь… я сам не знаю…

– Я… не знала, что это… может… так… – всхлипывала она.

Я носил ее по комнате.

– Не плачь, Эри… Или знаешь что? Уедем на… месяц. Если потом захочешь, вернешься…

– Прошу вас… – сказала она, – прошу…

Я опустил ее на пол.

– Так нельзя? Ведь я же ничего не знаю. Я думал…

– Ах, как вы! «Можно», «нельзя». Я не хочу так! Не хочу!

– Эта правая сторона становится все больше, – сказал я неожиданно сухо. – Ну ладно, Эри, я больше не буду с тобой советоваться. Одевайся. Позавтракаем и уедем.

Она смотрела на меня. На глазах у нее еще не высохли слезы. Сосредоточенное лицо. Насупленные брови. Мне показалось, она хочет сказать что-то, не слишком для меня лестное. Но она только вздохнула и молча вышла. Я присел к столу. Моя неожиданная решительность – как в каком-то романе о пиратах – была всего лишь минутной. В действительности я был столь же решителен, как и роза ветров. Моему смущению не было границ. «Как я могу? Как могу?» – спрашивал я себя. Ох, что за путаница!

В открытых дверях стоял Олаф.

– Сын мой, – сказал он. – Я сожалею. Я поступил крайне бестактно, но я все слышал. Не мог не слышать. Надо закрывать двери, к тому же у тебя такой зычный голос. Эл, ты превзошел самого себя. Чего ты хочешь от девчонки – чтобы она бросилась тебе на шею только потому, что ты однажды влез в дыру на Ке…

– Олаф!! – запротестовал я.

– Только спокойствие может нас спасти. Ну, наш археолог нашла себе прелестную древность. Сто шестьдесят лет – это уже антик, а?

– Твой юмор…

– …Тебе не нравится. Знаю. Мне тоже. Но что бы меня ожидало, если бы я не видел тебя насквозь? Похороны друга – больше ничего. Эл, Эл…

– Я знаю, как меня зовут.

– В чем дело? Ваше преподобие, подъем! Завтрак, и поехали.

– Даже не представляю куда.

– Зато совершенно случайно знаю я. У моря есть еще небольшие домики. Возьмете автомобиль…