Иду на "ты" - Дмитрий Романтовский

– Ну-ка, ну-ка,– заинтересовался Малюта, бережно принимая в руки и перелистывая книжечку.– Ишь ты, а ведь и верно. Лет триста назад в Лукоморье эпидемия свинки две недели гуляла, и был приказ оформлять страхование у Дурова.

– Но свинка давно кончилась,– слабо возразил Хохел.

– Зато приказ остался,– отпарировал Алеша.

– Ладно-ладно,– поднял руки Скуратов.– Товарищ Попович, под мою ответственность. Приказ завтра же отменим.

Алеша недовольно буркнул себе что-то под нос и нехотя поднял шлагбаум.

Хохел с ненавистью поглядел на Поповича, хотел было сказать ему что-то умное, но потом передумал. В конце концов, Алексей вполне мог упереться и формально остаться правым даже под чрезвычайным трибуналом: с письменными приказами в отряде не шутили. Учитывая, что в этом месяце в «тройку-чрезвычайку» входил Железный Феликс, рассчитывать на взятку в виде бутылки самогона не приходилось. К тому же Алеша находился при шлагбауме и любое нелестное замечание в свой адрес мог истолковать как словесное нападение при исполнении. А значит, с полным на то основанием и большой долей вероятности мог огреть щитом.

Поэтому Хохел только мельком, змеиным молниеносным выбросом показал Алеше язык и благополучно пошагал по песчаной косе к видневшемуся за дюнами Лукоморью.

Илья и Добрыня миновали пост беспрепятственно, чуть задержавшись, чтобы попрощаться с Малютой и пожать Леше руку.

– Поаккуратнее там,– тихо напутствовал их Скуратов, едва богатыри сделали десяток шагов. Потом Малюта и Попович молча опустили шлагбаум и зашли на заставу.

Богатыри молча и неторопливо шагали в ногу около четверти часа, пока не перевалили песчаные холмики.

– В кабак? – поинтересовался Добрыня, когда они вышли на центральную улицу, ведущую к городской площади.

– Успеется,– откликнулся Муромец, расстегивая верхнюю пуговицу косоворотки.– Оно, конечно, жарко, но сначала надо дело сделать.

Добрыня хотел было напомнить, что все крупные победоносные дела в подобных командировках они неизменно начинали с кабака, но передумал. Своему побратиму он доверял безоговорочно.

На улице, по случаю тридцатиградусной жары, было тихо, и прохожие попадались редко. Правда, у некоторых домов чинно сидели на скамейках под липами степенные домовые, провожавшие их заинтересованными взглядами, но были они Добрыне и Илье незнакомы, а потому в расспросы богатыри не пускались. Один раз стрельнула из окна на Добрыню призывным взглядом молоденькая берегинька, но Добрыня в ответ только развел руками, и девица разочарованно отвернулась, мотнув длинной льняной косой.

Миновав залитую знойным солнцем площадь так, чтобы большая часть дороги пролегла в тени раскидистого дуба, они подошли к двухэтажному зданию, перед которым в мраморном бассейне бил фонтан. Высокая рассыпающаяся брызгами струя навевала приятную свежесть. У фонтана стояли и сидели истомленные жарой туристы – пара почтенных джиннов в ватных халатах, пяток фей в просвечивающих, как паутина, платьицах, несколько гномов в плащах и какое-то африканское божество в набедренной повязке. В здании располагалась мэрия, и Добрыня слегка подтянулся. Он уже понял, к кому направлял свои богатырские стопы Илья.

Они поднялись на второй этаж. Приемная у Святогора была, но секретарша отсутствовала, так что в прохладный кабинет мэра они вошли без доклада.

– Приперлись, опричники,– делано мрачно приветствовал их Святогор, вставая из-за стола и направляясь навстречу.– А я уж заждался.

Илья удивленно поднял брови, но Святогор, облапив Илью, продолжал своим сочным веселым басом:

– Да все Лукоморье уже в курсе, что Задов от вас сбег. Садитесь ужо, потолкуем, ратники.

С Добрынею Святогор поздоровался тоже радушно, но без объятий.

Высокий, плотный и плечистый мэр Лукоморья излучал уверенность. Чувствовалось, что с рождения ни обаянием, ни юмором, ни характером он не обделен. Одежка местного покроя тоже очень шла к его сияющей здоровым русским румянцем харизме. Белая парусиновая тройка удачно скрывала легкую природную мешковатость, импортные белые же дорогие штиблеты вкупе с черными носками подчеркивали элегантный вкус. Рубашка и галстук были также безукоризненны.

Как мы уже говорили, Святогор считался личностью несколько таинственной. Дело в том, что его происхождение так и оставалось тайной даже для Ильи, не говоря уже о других его знакомых. В свое время Скуратов пытался – правда, пытался довольно вяло – даже подать в отставку, расписавшись перед Владимировым в своем бессилии выяснить социальные корни[17]мэра Лукоморья.

Доподлинно было известно лишь следующее. По молодости Святогор исступленно и неустанно истреблял нечисть, нежить и отдельных представителей богидолов, раз десять оказав при этом отряду неоценимые услуги. Прилюдье и олюдье он никогда не трогал или трогал лишь по крайней надобности.

С крещением Руси Святогор не то чтобы затосковал, скорее, принял случившееся как факт, с которым ничего нельзя поделать; решение Ильи окреститься он одобрил, но сам оставался язычником, тем паче что в паре реальностей сам почитался мелким богом.

Развернутую церковью поголовную охоту на язычников Святогор неожиданно принял в штыки. А когда на Брянщине на его глазах разорили гнездо предпоследней Жар-птицы и сожгли местное святилище, Святогор окончательно рассвирепел: разорителей избил прилюдно до полусмерти и, пользуясь старыми связями в Главке, эмигрировал в Лукоморье-столичное. Там он скоренько основал партию «зеленых» и с ходу успешно вмешался в конфликт на улице своего имени между местными людьми и бандой оборотней-отморозков, угомонить которых отчаялся даже местный авторитет Соловей.

Политическая жизнь Лукоморья с появлением Святогора резко оживилась. Местное кладбище пополнилось тремя свежими склепами оборотней-отморозков, а местная оппозиция в лице Соловья-барыги, бывшего разбойника, отнеслась к появлению конкурента добродушно – для серьезных претензий на власть у Соловья не было оснований, поскольку актив оппозиции составляли личности известные, но одиозные и электоратом недолюбливаемые. Так что три-четыре места в местном парламенте Соловья вполне устраивали.

Правящая партия Кощея, конечно, истошно завопила о человеческой экспансии в Лукоморье в лице Святогора, но подавляющее большинство олюдья и прилюдья отвернулось от давно наскучившего Бессмертного. Во-первых, глубокомысленное молчание Святогора относительно своего происхождения сыграло роль: у многих появились серьезные сомнения в его человеческой сущности. А во-вторых – и это главное,– Кощей на своих набитых златом-серебром сундуках откровенно зажрался.