Охота - Кирилл Цыбульский

Почти десяток. Полицейские. Судмедэксперты. Журналисты. Никто не был счастлив оказаться в таком месте, еще больше огорчал лишь повод, собравший всех. Изуродованный труп юной проститутки. Случай не для газетных заголовков. Лица косились от присутствия на месте преступления. Когда мысли о произошедшем утихали, гости думали о том, что не многим отличаются от тех, кто живет в городе мечты. Раз они оказались здесь, то лучшие работники действительно были заняты делом.

Перед глазами Терри расстилалась белая дорога. Бархатистая, мягкая. Снег ложился легким пухом, усыпляя мысли.

Терри увидел собственные ноги. Он шел в странной позе. Рядом с ним были еще две пары ног в одинаковых брюках. Плечо болело, словно… словно его заломили полицейские. Кисти горели от тесных наручников.

Белая тропинка, превратившаяся в широкую дорогу, привела Терри к черному пятну. Снег превратился в мрамор, который блестел от таящего в нем пуха, впитывающего всю черноту. Иностранец поднял голову и увидел, как белый свет засыпал руки, попадал в открытый рот и оставался на языке. Снег не таял.

Хлопья накрыли тело пышным одеялом, пока полицейские натягивали брезент. Ей уже все равно. Она больше не моргнет, не поднимется.

Мусорный бак и пакеты поблизости закрасило белым. Оставалось лишь одно черное пятно в этом белоснежном аду. Лицо Моники, Марии Ивановой, чью мать когда-то также запорошил снег.

Терри упал на колени. Его не пустили к ней. Он смотрел на Монику, умоляя открыть глаза. Он хотел ударить о землю, смахнуть с нее эту дьявольскую пыль, чтобы вернуть возлюбленную к жизни. Иностранец звал ее, но она молчала. Терри Коул кричал:

– Прости!

Но Моника не могла этого сделать.

Иностранец дрожал, лежа на полу. Изо рта текла пена.

Взгляд фокусировался на черном пятне. Все остальное исчезало. Белый свет сужался и концентрировался в одной точке. Лицо. Оно становилось все уже. И наконец захлопнулось.

Терри Коул потерял сознание.

Глава 22

Койки стояли в два ряда по обе стороны длинного помещения. Двухъярусные кровати с неокрепшими душами. Солнце скрывалось за окнами, и в стационарное отделение проникал прохладный воздух, забирающийся под колючие шерстяные пледы. Через несколько минут свет потухнет. Люминесцентные лампы перестанут моргать, и комната погрузится во мрак.

На верхних койках тепло. Настолько тепло, что воздух становился осязаемым. Он поднимался к потолку с каждым часом все выше, дети менялись местами, уступая верхние койки тем, кто вчера спал внизу. Так будет честно.

Зимой нижние места пустовали, кровати сдвигались таким образом, чтобы получился один длинный матрас во всю стену. Так тоже будет честно. И безопасно. Вместе теплее. Под одним одеялом, на одном матрасе.

Тридцать четыре одиноких души спали в черной норе, в аппендиксе бывшей больницы, переоборудованной под детский дом. Дети разных возрастов: самому младшему не было и шести, старшему – пятнадцать, с выбритыми головами, чтобы спастись от вшей, в одинаковых пижамах, словно тюремные заключенные. Ночь сплачивала все возраста и сглаживала обиды. Иначе эта ночь могла оказаться последней в чьей-то крошечной жизни, так и не успевшей выпорхнуть из закупоренной стеклянной банки.

Теплее всего переживать морозные ночи было девочкам. Семеро на двадцать семь мальчишек. К ним прижимались, чувствуя зов инстинкта. Младшие повторяли движения старших. Всем хотелось тепла, когда за старыми деревянными окнами выла метель. Ветер пугал, скрипя острыми когтями по стенам, как голодный волк, пришедший полакомиться тощими детскими косточками. На поверхность не высовывалось ни макушки, каждый дрожащий сантиметр тела запирался под одеялом, учащенно дыша, разогревая воздух. Нет. Это не рука упирается в ягодицу.

Электрическое жужжание ламп, покрывающих потолок плиткой, похожей на пчелиные соты, объявляло о начале нового дня. Метель превращалась в ласковые дуновения, скрип становился мягким и певучим, ничего не напоминало о свирепой ночи.

В столовой тридцать четыре прибора ожидали каждый своего ребенка. Тридцать четыре порции овсяной каши с тонкой струйкой пара, исчезающей прямо на глазах, столько же стаканов целебного молока от кампании «Parker’s».

– Господин Паркер – человек с доброй душой. Это он заботится о вас, – говорили воспитатели, расставляя белую воду в граненых стаканах. – Он не дает вам умереть от голода. Больше некому о вас позаботиться, поэтому вы должны благодарить его.

Выпадали первые хлопья снега, и воспитатели повторяли:

– На рождество каждый должен написать господину Паркеру письмо, в котором расскажет, как его замечательное молоко помогает справляться с морозами, заменяет любое лекарство и позволяет учиться на одни пятерки. Понятно?

Они договорились о встрече спустя несколько дней.

Ее лошадиный хвост неплохо сочетался с синим вечерним платьем. Неплохо для жалкой журналистки, работающей в местной газете и разъезжающей на старом фургоне парня, соглашающегося быть водителем и оператором за пару ласковых прикосновений и фото в нижнем белье. Такого идиота, как Фред, еще поискать.

В этом девушке везло с завидной регулярностью. Сначала Фред, теперь еще и фермер средних лет, явно положивший на нее глаз. Она должна держать его на прицеле, не выпускать из вида, чего бы этого не стоило. В конце концов, это ее шанс. Шанс написать по-настоящему громкую статью и устроиться в большую газету. В этой дыре терять ей было нечего. Пришлось согласиться на встречу «с глаза на глаз», как назвал это Паркер, в сарае посреди вонючей скотины. Это ее шанс…

Круглый столик стоял рядом с копошащимися в грязи свиньями и вялыми, будто уставшими жевать сено, коровами. Два стула говорили о том, что их встреча будет конфиденциальной. Только журналистка, вооружившаяся двумя презервативами и блокнотом перед интервью, и фермер, надевший старый костюм, отчего выглядел неотесанным поленом с прямыми углами. Не свидание – деловая встреча.

– Я хотела бы познакомиться с вами поближе.

Высоченный, длиной в столб, мужчина поежился на стуле. Щеки горели румянцем, шею заливала краска. Мутный свет сарая заставлял его щуриться, глядя на девушку.

– Честно говоря, это довольно странно слышать от вас. Вы пишите обо мне статью, наверняка хотите раздуть большую историю, а значит, уже успели что-нибудь разузнать, – сказал мужчина стальным голосом, который никак не удавалось смягчить. – Меня интригуют ваши знания обо мне, мисс…

– Что ж, тогда предлагаю обойтись без имен, – прервала девушка. – Начнем с чистого листа! Мы совершенно незнакомы, и теперь появился шанс стать теми, кем всегда хотелось. Можете называть меня Катрин.

– Катрин… Мне нравится это имя.

Великан расплывался в улыбке, лишь голос, словно отлитый из труб, выдавал его железный стержень.

– В таком случае, меня зовут Джек. Джек Паркер. Как вам?

– Теперь интрига не дает покоя мне, – ответила Катрина.

Запах, стоящий в сарае, стелился ровным туманом. Запах скотины. Аромат едкого дерьма, который не смыть ежедневной уборкой. Встреча Джека и Катрин будто проходила в глухих джунглях, в жерле дикой природы, когда вокруг испражняются животные и летают жирные насекомые.

Закат проходил за закрытыми воротами сарая. Малиновое солнце гасло, чтобы утром