Тропою волка - Михаил Голденков

— Не все так уж гладко проходит, как нам казалось, — говорил своим офицерам Ян Казимир, — срочно пошлите гонцов за Чарнецким. Пусть прибудет на помощь.

— Нам нужно отступать, мой король! — тревожно говорил Фредерик Вильхельм Карлу. — Обоз с провиантом мы оставили в Модине. Пищи у солдат всего на три дня.

— Ни шагу назад! — сдвигал гневно брови Карл. — Строить редуты напротив польских! Мы продолжим битву до полной победы с едой или без еды!

Следующий, субботний день начался с того, что брандер-буржский командующий Фредерик Вильхельм занял холм для своих пушек, которые принялись тут же активно обстреливать с высоты польские позиции около Бялолукского леса. Чарнец-кий все еще не появлялся. Попытки атаковать пушки польскими хоругвиями вновь не принесли успеха. Более того, пока поляки тщетно атаковывали батарею немцев, шведско-немецкие кавалерия и пехота незамеченными прошли по правому флангу и заняли новую позицию под носом у Яна Казимира, что сделало невозможной оборону польского короля на этом не готовом для защиты участке. Этот дерзкий маневр шведского короля стал самым неприятным сюрпризом для Яна Казимира. Благодушное настроение главнокомандующего Речи Посполитой окончательно улетучилось. Польский король даже и предположить не мог, что количество сил и диспозицию его войска Карлу выдал французский представитель де Лумбре, отряд которого шведы и немцы встретили под Варшавой. Узнав от де Лумбре, что у Яна Казимира до тысячи литвинских элитных гусар, Фредерик Вильхельм стушевался:

— Предлагаю все-таки отступить, — советовал он шведскому королю, — поляков и литвин больше, и я, Ваше величество, не горю желанием сталкиваться с литвинскими гусарами Радзивилла и Сапеги.

— Нет, мы примем битву! — настаивал Карл Густав. — Разве не прекрасно, мой друг, что поляки уже не воюют с нами как разбойники, а собрались на честный бой!..

Увидев перед собой вражеские шеренги, Ян Казимир тут же приказал Яну Павлу Сапеге без промедления атаковать новые позиции врага, боясь, что шведы атакуют первыми.

— Пусть атакуют, — попытался спорить Сапега, — нам обороняться здесь, среди дюн выгодней, чем штурмовать их в лоб.

Но Ян Казимир настаивал на атаке. Гусарская хоругвь Сапеги развернулась к штурму неприятельских укреплений. Здесь в первых рядах рядом с гетманом находились и русский галицкий князь Собесский, и племянник Сапеги Александр Полубинский, и Михал Радзивилл с боевым товарищем, бравым гусаром Яном Ковалевским — всего девятьсот пятьдесят «крылатых гусар», элита литвинской тяжелой кавалерии, молодые шляхтичи, в основном католики, полные решимости порубать чужие латы за славу короля и отечества. Сапега их всех намеревался бросить в бой, но Полубинский, не в пример своему дяде, трезво оценив не очень подходящий для атаки ландшафт, убедил атаковывать силами не более шести сотен, а в случае неудачи тремстам остальных поддержать их. В случае же прорыва три сотни также должны были помочь довершить разгром врага, по мнению Полубинского. Однако триста пятьдесят гусар, оставшихся в резерве, Ян Казимир тут же распорядился перебросить на другой фланг, боясь прорыва.

— Но ведь там их тысячи две, не меньше! — высказывал опасение Михал, указывая пальцем на неприятельские позиции у Бялолукского леса. — Нас мало против них. Нужна поддержка, Ваше величество!

— Ерунда! Это пехота и пикинеры! Прорвем по фронту и погоним прочь, — успокаивал крестника Ян Казимир, — в случае чего я лично со своей хоругвью поддержу вас.

И вот шестьсот гусар спешно выстраивались для атаки. Мимо Михала Радзивилла проскакивали незнакомые и знакомые шляхтичи-католики: вот усатый и улыбчивый Кржижановский, вот молодой Ежи Выговский, дважды бывавший вместе с отцом в гостях у Радзивиллов в Несвиже, вот хороший знакомый менский шляхтич Ян Хлебович, у которого гостил не раз сам Михал… Над головами в блестящих шлемах шумели на ветру белоснежные Георгиевские знамена и двуострые белые с красными крестами прапора на концах пик. Нетерпеливо фыркали кони, позвякивали уздечки.

Михал оглядывался, то и дело приветствуя кивком головы знакомых. Он нервничал и, чтобы укрепить свой дух, бросил взгляд на своего старшего товарища, двадцатипятилетнего русинского князя Яна Собесского, человека уверенного, с сильным характером. Правда, лица Галицкого князя Михал так и не увидел из-за лицевого щитка богато инкрустированного шлема. Михал перевел взгляд на Яна Ковалевского, молодого и вечно веселого пана, с каким-то буйным цыганским темпераментом и такими же цыганскими темными локонами, выбивающимися из-под островерхого шлема. На веселых балах Ковалевский всегда был заводилой и автором различных шуток и смешных розыгрышей, парнем он был лихим и неунывающим, и его белозубая улыбка и весело блеснувшие навстречу взгляду Михала карие глаза в самом деле чуть успокоили Несвижского ордината. Но далеко не совсем. Ковалевский был все-таки ровесником Михала и, возможно, просто скрывал за своей веселостью такие же волнение и страх, что сейчас так не вовремя предательски скребли Михала по спине острой кошачьей лапой.

Младший сын Римко Шулковича, семнадцатилетний Якуб, парень с длинными белокурыми волосами, похоже, тоже волновался, нервно сжимая сигнальный горн. Михал кивнул Якубу, затем оглянулся и отсалютовал левой рукой в железной рукавице Александру Полубинскому, который улыбнулся в ответ, подъехал. На левое плечо Полубинского была наброшена леопардовая шкура, подбитая темно-красным бархатом. Смотрелся польный писарь как сошедший с небес Архангел: нарукавники, набедренники, кираса, шлем — все новенькое, все ярко блестит на солнце… Опытный Полубинский видел, что Михал волнуется, знал, что парень еще не очень опытен в кавалерийских рубках, и поэтому тщательно проверил оснащение седла Несвижского князя: подергал, проверяя на прочность, нагрудный и подхвостный ремни его коня. Ремни сидели прочно, они должны были обеспечить всаднику твердую опору при ударе копьем на полном ходу. Проверил Полубинский, есть ли пистолет у левой седельной луки, приторочен ли кончар — четырехгранный панциропробойник… Миха-лу при этом стало даже как-то неудобно.

— Вы, право, пан Алесь, меня смущаете. Как нянька, меня проверяете. Не первый год уже… — тихо произнес Несвижский князь, бросая смущенные взгляды на Ковалевского, с ироничной улыбочкой наблюдавшего за ними.

— Ладно-ладно, — буркнул в ответ Полубинский, — я командир сотни, я знаю, что делать. У всех уже проверил, кроме тебя. Крепче при ударе копье держи. Ремни у тебя крепкие, конь хорошего хода. Все будет добра. А нервы… у хорошего воина перед хорошей битвой нервы должны пошаливать. Иначе ты и не воин, а дурень полный. Уразумел, пан Михал?

— Так, — кивнул Радзивилл в ответ, пряча вспыхнувшее красной краской лицо.

И Полубинский тоже кивнул в ответ своей блестящей новенькой каской, рифленой под еловую шишку, отчего шлем польного писаря блестел, как церковный купол. Левую щеку Полубинского «украшал» шрам, нанесенный зимой Богуславом под Тикотином.

— С Богом! — крикнул Сапега, выкинув вперед руку с блеснувшей на солнце острой карабелой. Якуб Шулкович, приложив мундштук к губам, уже давал сигнал атаки, как вдруг с удивленным лицом опустил горн. Лошадь гетмана, слишком сильно потянутая за повод, заржала, дернулась, встала на дыбы, а Сапега, как-то нелепо взмахнув руками, вывалился из бархатного седла и рухнул в траву, громко закричав: