По естественным причинам. Врачебный роман - Нина Люкке

я разглядывала старый растрескавшийся кафель начала прошлого века, вдыхала знакомый влажный запах, исходящий от каменных стен, который пронизывает лестничные пролеты всех старых домов в районе Фрогнер. Я слышала, как позади меня тяжело дышит Бьёрн, и сама тяжело дышала, а когда мы оказались на лестничной площадке у окна с цветными свинцовыми стеклами, я вспомнила, как я всякий раз останавливалась здесь, чтобы выглянуть во двор, который казался то красным, то зеленым, то синим, в зависимости от того, через какой квадратик я смотрела, и я спросила себя, сколько же лет мне было, когда я перестала останавливаться здесь. Я погрузилась в воспоминания, чтобы спрятаться от очевидной мысли о том, что еще не поздно, еще можно повернуть назад, – и продолжила путь вверх по лестнице, по которой я поднималась бесчисленное количество раз. Это было несложно – сложным было бы как раз развернуться и пойти назад. Теперь я желала лишь одного: чтобы все это продолжалось, ведь я только что нашла что-то блестящее и сияющее, озаряющее все вокруг золотым светом.

– Господи, – произнес Бьёрн, когда я отперла дверь и мы вошли в квартиру. – Здесь пахнет точно так же, как тогда.

Я повернулась, чтобы повесить куртку на вешалку, но, прежде чем я успела сделать это, он обвил меня руками. Я стояла не шелохнувшись, ощущая его позади себя, его дыхание у меня над ухом.

– Ты пахнешь точно так же, как прежде, – сказал он и, откинув мои волосы, поцеловал меня в шею. – Помню, тебе это очень нравилось, – сказал он тихо.

– Да, – ответила я и наклонила голову, чтобы ему было удобнее. Я закрыла глаза и замерла. По всей голове побежали мурашки. Почему я никогда не говорила Акселю, что мне нравится, когда меня целуют в шею, что я просто с ума схожу от этого? И почему он сам этого не обнаружил? Почему все должна была делать я? Но вскоре я выбросила Акселя из мыслей. Я тянула шею и извивалась, как кошка.

Через мгновение Бьёрн повернул меня к себе.

– Ты хочешь сделать это прямо здесь?

– Нет, – сказал я и засунула руку ему под рубашку. – Вовсе нет. А ты?

Бьёрн сглотнул.

– Нет. Конечно, нет.

– Мы должны прекратить это сейчас же.

– Да, должны.

– Ты что, действительно живешь здесь совсем одна? – спросил меня Бьёрн, когда мы впервые оказались у меня дома тридцать лет назад. В то время мать работала в Директорате по оказанию помощи развивающимся странам и уже не первый год моталась по командировкам. Мои друзья давно покинули родительские гнезда, и они смеялись надо мной, потому что я все еще жила с матерью. Но, с моей точки зрения, это мать жила со мной: она периодически появлялась между своими длительными заграничными поездками, я же заправляла домом. Мы жили, как старосветская супружеская чета: мать, словно муж, выдавала мне, жене, деньги на хозяйство.

Одной весенней ночью, в первый год наших отношений, Бьёрн и я пролезли через дыру в заборе на территорию бассейна под открытым небом «Фрогнербадет». С собой у нас были бутылка красного вина и два бокала. Мы затащили одну из лавок прямо в бассейн и начали распивать вино, стоя на ней и стараясь не свалиться в воду. «Ты сумасшедшая, – смеялся Бьёрн. – Я никогда не встречал таких, как ты».

Когда я приезжала к нему в гости на остров Кракерёй [16], он, бывало, начинал передразнивать мой акцент, словно хотел заверить своих родителей, братьев и сестер, что, хотя он и связался с девушкой из Осло, он не потерял своей рассудительности. Но, несмотря на то что он критиковал мою речь, он все же брал меня с собой ко всем друзьям в округе, а когда мы были вместе с этими друзьями, я заранее знала: что бы я ни сделала и ни сказала, все это непременно станет поводом для шуток и издевок, стоит мне исчезнуть из виду. Порой они даже не удосуживались дождаться, пока мы уйдем. Однажды, когда мы перебирались с одной вечеринки на другую, мы проходили мимо открытого окна кухни, выходя с которой я только что попрощалась с оставшимися гостями, и я услышала, как они передразнивают меня и гогочут: «Спасибааа заа гааастеприимствааа! Дааа встречи!»

Все это было обоюдно. Когда я брала Бьёрна с собой на вечеринку у моих друзей в Осло, меня тут же начинали раздражать его диалект, юмор, манеры – так же, как его раздражал тот факт, что я из Осло и учусь на врача, из-за чего непомерно задаюсь. В то же время он гордился мной и с удовольствием демонстрировал меня всему острову, находящемуся всего в двух часах езды от Осло, и тем не менее в другой вселенной: там окна украшали кружевными занавесками и растениями в горшках, а к воскресному обеду запекали в духовке мясо. Большинство друзей Бьёрна на Кракерёе были женаты, а у некоторых даже были дети, хотя нам всем было едва за двадцать. Бьёрн был единственным, кто поступил в университет, остальные же, окончив техникум, стали ремесленниками и благодаря своей работе на полную ставку уже обзавелись большими домами с саунами, джакузи и баром в подвале. Свое жилище эти мужчины строили собственными руками, а их жены сидели дома или работали воспитателями в детском саду или парикмахерами. На вечеринках женщины собирались на кухне, а мужчины – в гостиной. Меня не покидало ощущение, что я среди детей, которые играют во взрослых, или в гостях у чьих-то бабушек и дедушек, или же в какой-нибудь дальней стране.

Одна подруга сказала мне после первого знакомства с Бьёрном: «Он очень симпатичный и милый, но подходит ли он тебе?» Ее слова не давали мне покоя, и всякий раз, когда Бьёрн приезжал в Осло и открывал рот в присутствии моих друзей, мне хотелось провалиться. И стыдилась я вовсе не того, что он был родом с Кракерёя или что никто в его семье не имел высшего образования – да, мне бывало стыдно за него так же, как и ему порой за меня, – я стыдилась того, что он пытался скрыть этот факт, играя роль и неверно произнося иностранные слова, значения которых не понимал. «Прекрати, наконец, этот цирк! – кричала я каждый раз, когда мы ссорились, придя домой после очередной вечеринки, а это происходило исключительно в Осло и никогда на Кракерёйе, поскольку там он вел себя абсолютно нормально, ведь он чувствовал себя в безопасности. – Веди себя так же, как со мной наедине, как