Хорошие собаки до Южного полюса не добираются - Ханс-Улав Тюволд

При жизни Майора Соседджек помогал ему придавать скорости всяким предметам, чаще всего при помощи подручных средств. Он чистил на дорожке снег (разумеется, трактором), каждую осень и весну он откручивал от нашей машины колеса и прикручивал их обратно. Он приносил драконову воду и помогал с ее употреблением. И все время, где бы он ни находился и что бы ни делал, курил вонючую сигарету. Соседджек – единственный мужчина, который на моей памяти ругался на Майора. И Майор не разорвал его на клочки лишь потому, что Соседджек умеет чинить всякие штуки. Соседджек – высшая ступень развития человека (по крайней мере, в понимании Майора), ведь Соседджек на все руки мастер. Он заколачивает гвозди, сверлит и замазывает. Он умеет создавать. И, если верить фру Торкильдсен, он заботится о своей престарелой матери, живущей в его же доме на первом этаже. Но мне от этого разве спокойнее? Одно дело – заботиться о матери, но совсем другое – о собаке.

– Он хоть когда-нибудь ухаживал за собакой?

– Понятия не имею, – отмахнулась фру Торкильдсен, – но, думаю, да.

– Думаете? – переспросил я, однако больше фру Торкильдсен это дело обсуждать не желала.

И вот теперь я лежу тут, одинокий и покинутый, на куче сапог и ботинок, принадлежавших умершему человеку. Конечно же, мне себя жаль, еще бы. Кому еще меня пожалеть, такого одинокого? Я тоскую по фру Торкильдсен и сомневаюсь, что она когда-нибудь вообще вернется, зато по ее тревогам я не тоскую. К счастью, она забрала их с собой в море.

Стыдно признаться, но Соседджек оказался вполне вменяемым. Более того – смею утверждать, что у него имеются все данные, чтобы стать первоклассным собачником. Он не особо соблюдал установленный фру Торкильдсен режим кормления и выгула, но я не жалуюсь.

После того злополучного утреннего разговора фру Торкильдсен уселась в такси и отправилась в Копенгаген. В руках у нее был чемодан, а внутри нее – три стакана драконовой воды. Она до последнего пыталась сгладить несправедливость, с которой обошлась со мной: подлизывалась и еды мне в миску навалила с горкой. Мне пришлось призвать на помощь всю силу духа, чтобы не наброситься на еду, пока фру Торкильдсен, волоча за собой чемодан, не скрылась за дверью.

– Ты и не заметишь, как я вернусь, – сказала она, перед тем как исчезнуть.

Странная фразочка. К тому же, как выяснилось, это еще и вранье. Я поймал ее на слове, во мне затеплилась надежда, и едва фру Торкильдсен скрылась из виду, сразу же обежал весь дом, но ее не обнаружил. Значит, она либо соврала мне, либо что-то помешало фру Торкильдсен вернуться. Оба варианта одинаково коварны. Но хуже всего мысль, что фру Торкильдсен способна меня обмануть.

Поэтому настроение у меня, когда я лежал в коридоре на куче обуви, было неровное. Я что было сил пытался не сорваться, но в конце концов не выдержал и сгрыз в утешение мокасин. Я сделал это не для того, чтобы отомстить фру Торкильдсен. Ради мести я бы лучше сжевал ее любимые тапки. Мне известно, что грызть обувь плохо, эта наука почти укоренилась у меня в сознании после пары печальных случаев на заре жизни, пересказывать которые особого смысла нет. Со стыдом признаюсь, что когда грызешь обувь, то успокаиваешься.

Это занятие действует таким же образом, как драконова вода на фру Торкильдсен, но без побочных эффектов. Ноги потом не подкашиваются, и дикция остается четкой. Если бы Соседджек следовал плану фру Торкильдсен, я бы непременно попортил еще пару ботинок, но вместо того, чтобы давать мне еду и выпускать ненадолго в палисадник, он вывел меня в люди.

Ключ в двери повернули совсем не так, как это делала фру Торкильдсен. Она долго мусолит ключ в руках и поворачивает его аккуратно, а тот, кто явился сейчас, действовал решительно, напористо и грубо. Из головы у меня совершенно вылетели все наставления и предупреждения фру Торкильдсен, что теперь меня кормит и выгуливает чужак. Меня охватила паника!

И тем не менее я не издал ни звука. На этот счет в инструкции говорится следующее: когда на пороге появляются чужаки, следует лаять во всю глотку, однако сейчас меня сковала нерешительность. Какой вообще в этом смысл? Лаять, чтобы отпугнуть злоумышленника и предупредить всех находящихся в Доме, – это одно дело, и цель мне ясна. Но лаять, защищая пустой Дом, – с какой стати? Я лучший друг человека, а не домов.

Дверь открылась, и я унюхал Соседджека еще до того, как тот успел рот открыть, хотя сегодня он не стал наряжаться в поддельного бобра.

– Собирайся, Шлёпик. Сегодня мы с тобой идем на праздник, – сказал он.

Праздник. На празднике я еще не бывал. Праздник происходил следующим образом: четверо взрослых мужчин и еще один собрались за столом в гостиной, в доме, где когда-то была кошка. Да, от этого запаха избавиться невозможно. Я про кошачий. На столик поставили драконову воду, орехи и картофельные лепестки (божественные!). На журнальный столик. И за этим же журнальным столиком люди ужинали. Вот бы фру Торкильдсен на все это посмотреть! Гостиная наполнилась голосами, и смехом, и дымом, и музыкой, и я одновременно потяжелел и стал невесомым, и мне все казалось, будто я вот-вот провалюсь под землю и взлечу в небеса. А еще я все время был голодный, как волк, хотя гости скормили мне немало сосисок. Не знаю почему, но в голове у меня, словно мантра, крутилось слово «корабль», и я стал волком, последним в веренице волков, которая уходит далеко вперед, до самого вожака. Я бодрствовал, однако мне снились сны о жизни. Жаль, что фру Торкильдсен там не было. Ей это пошло бы на пользу. Она бы тоже могла пить, и курить, и смеяться, и болтать. Она подпевала бы песням. Гитара, еще одна гитара – и вот уже все поют, поют хриплыми голосами, и опять пьют драконову воду и курят пряности, и не слышат друг друга, и переполнены взаимной любовью.

Сейчас, спустя некоторое время, все происходившее видится мне довольно зыбким, и тем не менее я запомнил, как в один момент кто-то из гостей решил, будто я превратился в скульптуру.

– Шлёпик – каменный! – сказал тот, у кого на голове не росли волосы, и, словно это замечание было недостаточно нелепым, добавил: – Каменный, как обезьяна!

В человеческом языке много про зверей. «Бисер перед свиньями». «Подлый, как крыса». «Свободный, как птица». «Трусливый, как заяц». «Упрямый, как осел».

«Акула бизнеса». «Голубь мира». «Доходит, как до жирафа». «Не пришей кобыле хвост». Речь – это самый настоящий зоопарк. (Самое глупое, связанное с животными выражение? Неудивительно, но оно связано с кошками. Это «котенька-коток». Котенька-коток?

А кем еще может быть «котенька», если не котом?

Ведь, насколько я знаю, такого выражения, как «собачка-песик», не существует? Или как?)

Лежа в полудреме на бараньей шкуре, которую кто-то любезно положил именно на этом месте, я думал сразу обо всех животных на земле. О синем ките в океане, и блохе у меня в шерсти, и обо всех остальных созданиях между этими двумя. О том, как все мы связаны друг с дружкой и со всеми теми, кто был до нас. Кит – это блоха, а блоха – кит, и я – фру Торкильдсен. Здесь фру Торкильдсен наверняка не было бы одиноко. Впрочем, возможно, она и так не одинока. Одиночества вообще не существует.