Сибирская Вандея - Георгий Лосьев

Зимой выморозка, весной нелегкий труд конопатчика, а начнется навигация – сколько на своем горбу перетаскивает кулей баржевой, и не счесть!

Хозяева, купцы-пароходчики – Жернаковы, Маштаковы, Фуксманы да Плотниковы, где только можно и неможно, на грузчиках, бывало, экономили. Хозяину выгоднее от своих щедрот водоливу десятку-другую накинуть, чем грузчикам сотни переплачивать. Вот баржевики и гнули спины под пятипудовыми кулями на пристанях да на перештывках в рейсах, и не то что сами, взрослые мужики, – все семейство приспосабливали: жен, дочерей, снох, детишек…

Парнишке, скажем, всего-то годков тринадцать, ему бы в бабки играть, ан уже стоит на подаче кулей.

Слово «шкипер» еще не пришло на речной флот: техника на крутоскульных деревянных посудинах – от времен Стеньки Разина. Даже штурвалы не везде – в основном ворочают громадные рули пеньковым канатом. До седьмых потов бьют водоливские жены да снохи, поклоны у коромысел деревянных насосов: баржи сплошь водотечны, а на ластование да на серьезный ремонт у купца никогда не хватало: ничего, и так пробьются, на бабьих поклонах! Ведь каждый водолив знал: выйдет вода за елань, подмокнут купеческие кули – тогда пропал баржевой со всем своим семейством, мало что выгонит без копейки денег, еще и ославит по всем пароходствам. Нигде места не найдешь.

Так жили и работали. К концу навигации – не человек, ошметок. И одна думка: скорее бы залезть в теплую нору, загодя выкопанную в затонском людском муравейнике. Случалось, не все купеческие кули доходили по назначению. Иной раз и тючок мануфактуры, разобранный на штуки, оседал в укромных уголках баржевого набора. Так запрячут, что самый дотошный приказчик хозяйский нипочем не сыщет. Впрочем, приказчики особо и не стараются, и купцы убеждены, что на воровстве весь божий свет стоит. Купцы знают: баржевой украдет куль, ну два – себе на пропитание, а свяжись с грузчиками – десятком кулей запахнет…

– Ты, между прочим, учти, – наставлял Гошку ответственный комиссар Водной Чека Мануйлов, – сейчас порядки пойдут у нас другие, советские, а привычки у речного народа еще старые. Конечное дело, партийные ячейки проводят работу, воспитывают, но и сам брасы не распускай. Посматривай, особенно когда на плав выйдем…

Гошка спрятал бинокль, спрыгнул с паузка и, вздев на плечи лямки вещевого мешка, зашагал через Обь.

Затон встретил комиссара лужами, чадом смоловарок, визгом пил, звонким разнобоем клепальщиков. Здесь весна тоже взялась круто. Почернели смоленые бока пузатых барж, сошла ледяная корка с пароходных палуб, и обмытые талой водой колесные кожуха обнажили черно-красные имена речных кораблей. Прежние и теперешние, ибо советская власть дала посудинам новые имена: пароход «Скромный» из владений пароходчика Фуксмана стали называть именем революционера Дрокина, пароход «Сухотин» переименовали в честь героя революции Хохрякова. И так – почти все. Только «Остяк» и «Орлик» – при прежних именах, да «Русь» осталась «Русью».

Новые хозяева судов-перекрещенцев выменивали друг у друга краску: «Мы вам сурика, а вы нам белила… Понимаешь, „Илья Фуксман“ опять наружу выпер. Живуч, черт! Закрасить бы…»

Но белила ценились дорого, если не на вес золота, то на вес махорки. Белиловладельцы вздыхали, щурились на солнышко, отвечали неохотно: «Тут, видишь, дело такое… сурик-то у нас свой есть, а на нашем „Марксе“ тоже сызнова „Андрей Первозванный“ пробился… Душой бы рады…»

– А еслив – на махорку?

– Фунт на фунт – можно.

– Побойся бога-то!..

– Упразднили его нонче, соседушка…

– Живоглоты вы, «первозванные»!

– Да нет, просто курить охота…

Соседи ссорились, материли друг друга, но махорку тащили. Куда денешься? Не позорить же себя перед cоветской властью. После невыгодного товарообмена ожесточенно работали скребками, сдирая до белого железа ненавистные купеческие фамилии, потом любовались свежей покраской: не надул сосед, хоть и лишились курева на неделю – зато краска правильная, бела да укрывиста.

Комиссар Лысов, хлюпая дырявыми ботинками по размякшей улочке поселка, первым делом направился к каравану. Проходя вдоль землянок, заметил, что во дворах тоже курятся костры, подвешены котелки со смолой, а ребятня возится с лодками, готовя плоскодонки к половодью.

Остановился у какого-то жилья, помог сопевшему парнишке приладить к лодке цепной фалинь, обратил внимание, что цепь блестит как надраенная.

– Чистите, что ли?…

Парнишка, шмыгнув носом, ответил:

– Была нужда!.. Колчак за зиму шлифовку навел.

Оказалось, что зимой лодочные цепи употреблялись на собачьи поводки. В Яренском собак было великое множество, и через одного Полкана или Барбоса – Колчак. Так по всей Сибири велось года три-четыре: награждали хозяева адмиральской фамилией самых свирепых дворовых псов.

– А где у вас старшой народ? – спросил Лысов.

Парнишка махнул в сторону каравана:

– Мордуются. Шибко поздно приходят, – паренек обидчиво добавил: – А я тут один: и дом сторожи, и похлебку свари, и лодку справь, и на караван еду отнеси, и чтобы горячая была… Нешто это дело? Может, я тоже на караване робить хочу?… Нынче начальник анжинер из городу приехал – всем, говорил, будет паек… Конфеты, говорил, будут… лампасеи… А я тут должон сиротеть.

Гошка посочувствовал, добыл из бушлата горсть каленых семечек, переложил в карман драной кацавейки паренька.

Тот осведомился:

– А ты зачем к нам?

– Да вот – комиссаром назначили…

– Тебя?!

Собеседник внимательно осмотрел матроса – от старенькой бескозырки с выцветшей лентой до намерзшего, стоявшего колом широченного клеша, презрительно выпятил губу и брякнул:

– Брешешь! Такие комиссары не бывают.

– А какие бывают?…

Мальчишка, не ответив на вопрос, еще внимательнее оглядел щуплую фигуру Лысова и вдруг неожиданно заявил:

– Я бы тебя, такого заморыша, и на нашу баржу не взял!.. Ты, поди-ка, и грести не сможешь?… И якорь-чепь, знай, не выходишь? А он – комиссар!.. Погодь малость…

Мальчишка сбегал в нору и вернулся с куском жмыха.

– На! За семечки. И иди, куды нужно. Только прямо скажу, в контору не ходи. Не возьмут такого сдохлыша…

Лысов и вправду не пошел в контору. Остановился у парохода «Братья Плотниковы», откуда неслась громкая перебранка. Часть обшивки в борту была вынута, и в пароходном чреве двое в замасленной одежде крыли друг друга матом.

Гошка просунулся в дыру, поздоровался.

– Чего лаетесь, лягушатники?

На него яростно обрушились.

– А тебе чо?

– Какого хрена лезешь, куда не звали?!

– С разбитого корабля, клешник!

– Шпарь мимо!..

Матрос переждал спокойно. Предложил кисет. Приняли с недоумением.