Зеркало, зеркало - Кара Делевинь

Роуз

Ред

Роуз

Ред

Роуз

Ред

Ред

Ред

Роуз

Ред

15

Придя домой, я застаю Грейси в гостиной за просмотром «Того самого шоу»[6].

– Ред! – Она запрыгивает ко мне на руки. Обнимая ее, я вдыхаю запах кетчупа и школы. – Побарабаним?

– Давай, – говорю я и, усадив ее себе на бедро, несу на второй этаж. – А где мама?

– В ванной. Папа приходил! С пиццей!

– Да ну? – Я улыбаюсь в ответ на ее широкую улыбку. – И где он?

– Не знаю. Ушел, кажется.

По ходу, пицца примирила ее с очередной папиной отлучкой. Маленькие дети обладают удивительным свойством любить своих родителей во что бы то ни стало, потому что им просто-напросто не с кем их сравнивать. Но в один прекрасный день все меняется, и при мысли об этом мне становится грустно. Совсем скоро двадцать минут общения с папой и пицца на вынос уже не будут приводить Грейси в восторг.

– Беги ко мне в комнату и подготовься.

Я останавливаюсь у двери в ванную.

– Грейси поиграет на ударных, а потом я уложу ее спать, – кричу я.

Никто не отвечает, но через несколько секунд шум воды прекращается. Я иду к себе в комнату. Дома мне приходится репетировать в наушниках и надевать на инструменты специальные накладки для шумоизоляции. Я сажаю Грейси на стул, надеваю ей на голову наушники и включаю их в стереосистему, а затем ставлю ее любимый хард-рок. Она принимается со всей дури колотить по тарелкам и барабанам. Глаза закрыла, глупая улыбочка во все лицо. Надо бы проводить с ней больше времени. Кто-то же должен удостовериться, что у нее все в порядке. Ну, то есть выглядит она нормально, но вдруг что-то не так? Смогу ли я это понять? Поймет ли она сама?

Грейси уходит в отрыв, а на меня волной томления накатывает воспоминание о том, что произошло сегодня дома у Роуз, а следом просыпаются муки совести. Я же знаю, через что ей пришлось пройти, знаю ее секреты, знаю, как много для нее значит наша дружба, – и все равно не могу ее не желать, так сильно, что иногда это желание болью отзывается у меня в груди.

– Где Грейси? – кричит мама из коридора.

– Здесь, – отвечаю я. – Я ее потом уложу.

– Пойдем. – Мама срывает с нее наушники и уводит из комнаты. Грейси громко жалуется и виснет у нее на руке.

– Я хочу поиграть с Редди, – протягивает она.

– Говорю же, я ее уложу! – повторяю я, но мама не отвечает. Временами мне кажется, будто меня вообще для нее не существует, хотя в таком случае она бы, наверное, так старательно не избегала смотреть в мою сторону. Ее тактика заключается в том, чтобы одновременно игнорировать меня и фокусировать на мне жгучие лазерные лучи своей ярости.

– Ну и ладно, – говорю я, со стуком закрывая дверь, чтобы ее позлить.

Плюхнувшись на кровать, я достаю из кармана телефон.

В сети никого нет.

Меня охватывает ощущение собственной глупости и никчемности, к которому примешивается странное беспокойство. Мое тело кажется мне чужим и неуютным. Из школьных экскурсий по музеям мне запомнилась одна картина: распластанный на кровати – возможно, даже мертвый – худой, бледный юноша с копной ярко-рыжих волос. Я ощущаю с ним смутное родство, чувствую себя поэтом или художником, которому предначертано судьбой всю жизнь страдать от несчастной любви. То, что так некстати пробудилось во мне в саду, выбило меня из колеи. Напугало и обрадовало. Но есть две важных причины, из-за которых я не могу давать этим чувствам волю.

Во-первых, Роуз ни за что не станет со мной встречаться. Я не в ее вкусе, вот совершенно.

Во-вторых, даже если бы это было не так, я знаю ее с такой стороны, с которой больше никто ее не знает, я знаю о ней кое-что очень важное. Как бы дико это ни прозвучало, я знаю о Роуз правду.

В четырнадцать лет с ней случилось ужасное несчастье, которое изменило ее навсегда. Об этом не знает ни единая душа, кроме нас с Роуз и тех, кто это с делал.

Восемь месяцев назад…

Она вдруг замерла. Свет в ее глазах погас, и она словно выключилась, затерялась в другой реальности. Мы сидели у нее в комнате и секунду назад мирно болтали, смеялись, смотрели тупое кино. Мы начали общаться не так давно и все еще приглядывались друг к другу, пытались друг друга разгадать, понять, что значит для нас эта дружба.

Даже не помню, что мы в тот день смотрели, – какой-то типичный подростковый фильм, где главная героиня-зубрила превращается в красавицу как раз к своему первому поцелую.

– Роуз, ты чего? – Она не ответила на вопрос и не отреагировала на прикосновение моей руки. – Прием! Как слышно?

Она моргнула, покачала головой, и по ее щеке скатилась слеза.

– Что стряслось? – У меня возникло два прямо противоположных порыва: обнять ее и броситься наутек. Но мне всегда были противны люди, которые притворяются, что не замечают чужой боли, отворачиваются от чужих проблем. О том, чтоб слинять, не могло быть и речи.

– Роуз, давай поговорим. Ты можешь рассказать мне все что угодно.

Она смерила меня долгим взглядом, таким долгим, что мне захотелось отвести глаза. Повисла пауза.

– Если я расскажу тебе то, о чем еще никому не рассказывала, обещаешь, что это останется между нами? Поклянись!

– Клянусь. – Даже раздумывать не пришлось. Мне было не так уж важно, чем именно она со мной поделится: просто хотелось показать ей, что рядом с ней друг.