Падение Стоуна - Йен Пирс

Но это была проблема его владельцев, а не моя. Оказавшись там, я просто коротал время, разглядывая многоцветные мраморные колонны, лепные потолки, сверкающие люстры. К такого рода постоянному антуражу, думал я, привыкли аристократы. Признаюсь, я ощущал в себе некоторое величие. Всего лишь за неделю или около того я начинал входить во вкус такого образа жизни. Это порождало некоторое беспокойство.

— Ужасное место, — заметила леди Рейвенсклифф, садясь напротив меня после того, как вошла, и я встал, чтобы поздороваться с ней. Она улыбалась, прогулка словно подбодрила ее. Глаза блестели и казались больше, чем я замечал прежде; она выглядела бесподобно красивой, будто приложила особые усилия, чтобы внушить страх противнику. Сделать ей комплимент мне в голову не пришло.

— Вам тут не нравится?

— Слишком вычурно. Предназначено впечатлять впечатлительных. И полагаю, свое дело делает.

Она заметила, как я покраснел.

— Извините, — сказала она. — Вы убедитесь, что иногда я бываю непростительно самоуверенной и нетактичной. Прошу, не придавайте никакого значения тому, что я говорю в подобных случаях. Я росла среди более старых, невзрачных домов, не вынуждавших вас все время восхищаться ими.

— Полагаю, то же можно сказать и обо мне, — отозвался я. — Чуточка вычурности упоительна.

Она улыбнулась.

— Так и есть. Беру свои слова обратно. Давайте купаться в этом избытке вульгарности, пока мы ждем. Вы не сообщите синьоре Винкотти, что мы тут?

Я так и сделал, а она сидела неподвижно; мечтательная улыбка разлилась по ее лицу. Я знал ее недостаточно хорошо, но догадывался, что она успокаивает себя перед, возможно, неприятным разговором.

Эстер Винкотти спустилась через десять минут. Позвольте мне прямо и без обиняков сказать, что ни о каком соперничестве между этими двумя женщинами речи не шло. Одна — чуткая, умная, красивая, элегантная; другая — толстая, почти кубическая, с красноватым, хотя скорее приятным цветом лица, которое явно ее совсем не заботило. Никогда еще я не видел женщины, столь мало подходящей для какой-либо связи с очень богатым мужчиной. На вид ей было лет пятьдесят и, хотя одежда на ней была недешевой, она, очевидно, не имела представления, как одеваться со вкусом. Седые волосы без намека на модную прическу. Лицо выглядело добродушным, но его выражение не оставляло сомнений, что, если леди Рейвенсклифф ожидаемый разговор тревожил, то Эстер Винкотти была напугана до мозга костей.

Когда я в роли посредника представил их друг другу, она нервно села, но ни та ни другая, казалось, не хотела начать, а леди Рейвенсклифф (сообщила она мне) категорически запретила мистеру Гендерсону, солиситеру, и близко подходить к отелю, пока она не закончит. Однако ни в той ни в другой враждебности не чувствовалось. Леди Рейвенсклифф сохраняла полную невозмутимость, но я догадывался, в какое недоумение ввергла ее самая идея, будто ее муж мог завести интрижку с такой абсолютно заурядной, вульгарной матроной. А потому она укрылась за маской аристократизма, которая и ставила на место, и казалась (мне) на редкость обворожительной.

— Вы так добры, что приехали сюда, миледи. Для меня большая честь познакомиться с вами, — сказала синьора Винкотти минуту спустя. — И я должна поблагодарить вас за то, что вы устроили меня в этом великолепном отеле. Ни к чему подобному я не привыкла.

— Не думаю, что я так уж добра, — ответила она. — И боюсь, я должна подождать, прежде чем удостоверюсь, что для меня такая же честь познакомиться с вами. Как близко вы знали моего мужа?

И сразу же быка за рога, подумал я, так как ожидал длительный обмен вежливостями перед переходом к существу вопроса.

— Но я его совсем не знала, — ответила синьора Винкотти. Говорила она с легким итальянским акцентом, но ее английский был настолько добротен, что по происхождению она могла быть только англичанкой. — Я в полном недоумении, почему я тут. Знаю только, что получила телеграмму от какого-то солиситера, что мне надо ехать в Лондон, что это дело не терпит отлагательств. Затем мне прислали железнодорожный билет. Первого класса. Я ничего не понимаю и очень тревожусь. Ведь я же ничего плохого не сделала.

Такого ответа мы никак не ожидали. Леди Рейвенсклифф не сумела скрыть недоверчивости, хотя и умудрилась сохранить контроль над собой.

— Вы не были знакомы с моим мужем?

— Кажется, я видела его, когда была совсем маленькой, хотя ничего об этом не помню.

— Где именно?

— В Венеции. Там жил мой отец, и там он умер.

— Синьор Винкотти?

— Нет. Это фамилия моего мужа, хотя теперь я вдова. Луиджи умер несколько лет назад, оставив меня с четырьмя детьми. Но мой отец обеспечил меня, и я прожила хорошую жизнь. Фамилия его была Макинтайр. Он был инженером по найму. И погиб от несчастного случая, когда мне было восемь, и меня воспитала одна семья там.

— Теперь вы обеспечены даже лучше, как кажется, — сказала леди Рейвенсклифф. — Мой муж умер, как вам, быть может, известно, и вы в числе бенефициаров его завещания.

Синьора Винкотти словно бы остолбенела.

— Он был очень добр, — сказала она. — Вы не можете объяснить мне почему?

Я отметил, что она не спросила о сумме. И мне это в ней понравилось.

— Мы надеялись, что нам это объясните вы.

— Боюсь, я понятия не имею. Ни малейшего.

— И вы действительно никогда не видели его после смерти вашего отца?

— Никогда. До этой телеграммы я совсем его забыла. И вспомнила только с большим трудом.

— Вы очень хорошо говорите по-английски, хотя выросли за границей, — высказал я мнение.

— Я росла в английской семье. Мистер Лонгмен был английским консулом в Венеции, прожил там много лет и умер, когда мне было двадцать. Так как у меня не было никаких связей с Англией помимо него и его жены, я осталась там и со временем вышла замуж. Мой муж был инженером. На его заработную плату и мое наследство жили мы вполне обеспеченно. Две мои дочери уже замужем. Один мой сын будет юристом, а второй думает стать инженером, как отец.

— Поздравляю вас, — сказала леди Рейвенсклифф.

Было ли что-то в рассказе о дружной, скромной семейной жизни, о подраставших детях, чья взрослая жизнь сложилась удачно, чему она позавидовала? Опечалило ли ее то, что ей не дано похвастаться своими детьми — о, он преуспевает, мы так горды за него!.. Взгрустнулось ли ей, что она никогда не посмотрит на лицо ребенка, чтобы увидеть отражение мужа?

— Вы не хотите узнать, какая сумма вам завещана? — вмешался я, поскольку мы слишком отклонились от темы.

— Наверное, надо бы, но я просто не вижу, как она может быть большой.

— Это зависит от того, что считать большой. А составляет она пятьдесят тысяч фунтов.

Эта информация была встречена полнейшим молчанием. Синьора Винкотти смертельно побледнела, будто услышала ужасную новость.