Островок счастья - Марина Полетика

– Н-нет… С чего? – опешила Юля.

– Тогда что же так вывело его из себя, я не понимаю? – по-прежнему задумчиво рассуждала Тарасова. – На какую мозоль мы ему наступили? Театр он знает и любит, это видно. Спектакли твои были не настолько уж плохи, ты сама знаешь. А он прямо летал по кабинету как на метле. И это всего-то за пять тысяч долларов? По-твоему, не странно? Надо обдумать на досуге. Что-то мне подсказывает, что это еще не конец, а очень даже наоборот. Что за книжку он тебе дал?

– «Менеджмент. Управление качеством», – недоумевая, прочитала Юля слова на обложке. – Я сейчас выкину эту дрянь!

– Погоди, вдруг пригодится… – Тарасова перехватила у нее книжку. – Книги и хлеб выбрасывать грешно. Елки-палки! Без двух одиннадцать! На репетицию опаздываем! Побежали!

И она, спотыкаясь и поскальзываясь, помчалась по расчищенной от снега тропинке посреди заваленной снегом кленовой аллее, которая вела от проходной завода к Дворцу культуры металлургов. Юля припустила за ней.

Юлина бабушка всегда говорила ей, что если человек икает, значит, кто-то о нем думает. И теперь Юля, сидя перед экраном компьютера, от души надеялась, что господин Мордвинов уже как минимум час изнывает от икоты. Нет, сперва она, переделав домашние дела и обсудив с сыном события уходящего дня, уселась за компьютер, чтобы поработать.

Она даже честно написала три строчки: «Внезапный порыв ветра рвет, гасит пламя свечей, заставляя Старуху испуганно замолчать. Чиновник, похоже, тоже озадачен. Он зажигает свечи, затем отодвигает портьеру, возвращается назад к столу». Потом долго сидела, прислушиваясь. Но вокруг стояла тишина. То есть, конечно, тарахтел холодильник, сладко похрапывал Серега, у соседей за стенкой бормотал телевизор. Но те люди, с которыми Юля уже привыкла общаться каждый вечер, сегодня молчали. Или они где-то были, говорили, действовали, но Юля не могла настроиться на их волну. И это стало последней каплей, переполнившей чашу ее ненависти к Мордвинову (хотя, вообще-то, Юля старалась запрещать себе говорить и даже думать штампами, но очень уж зла была сейчас). Поэтому она уже битый час сидела и придумывала планы страшной мести этому мерзавцу, который, пользуясь ее зависимым положением, так вульгарно свел с ней счеты. Если бы он просто не проявил к ней интереса как к женщине – да ради бога, она не долларовая бумажка, чтобы всем нравиться (ну что ж такое, так и лезут на язык расхожие выражения!). Но он мастерски плюнул в самое дорогое, что у нее было (кроме Сереги, конечно), – в дело ее жизни, в ее театр!

В этом месте, поняв, что сегодня она думает исключительно штампами из дамской беллетристики, а стало быть, ничего хорошего из ее писания не выйдет, Юля выключила компьютер и… ну да – предалась отчаянию! Имеет право, пока никто не видит, это ее личное дело! Ничего, она ему покажет!

Юля старательно придумывала, что именно и каким образом она могла бы показать этому самому Мордвинову, но вот уже час в голову не приходило ничего, кроме самого очевидного, просто-таки напрашивающегося вывода: она должна поставить такой спектакль, чтобы он изменил свое мнение. Не о ней – на это наплевать и забыть, но о театре. Чтобы он не смел и думать, будто имеет право решать, чему быть, а чему тихо поднять лапки кверху и умереть, чтобы не оскорблять тонкое художественное чутье господ олигархов, ненадолго спустившихся к ним в Надеждинск со своих заоблачных высот.

Она непременно это сделает! Вот только где взять денег? Юля задумчиво посмотрела на браслет. Интересно, сколько он стоит? Наверное, недешевый, судя по тому, как расстроилась, увидев его, Марианна. Юра поймет. Он сам из того же теста. Сколько-то можно занять у родителей. Можно взять кредит, в конце концов. Конечно, потом придется отдавать, но это ведь потом. Но зато как она будет счастлива, если этот высокомерный и мелочный господин Мордвинов изменит свое сиятельное мнение. А он изменит непременно. Кажется, он и в самом деле отчасти разбирается в театре, во всяком случае, насмотрелся. Просто с высоты его трона такие простые и мелкие вещи, как провинциальный театр с его семидесятилетней историей, не видны. Так она заставит его заметить! И если не принять, то хотя бы понять. Или она не режиссер. Права была Тарасова.

Юля очень удивилась бы, если б узнала, что Павел Мордвинов, которого она наградила такой кучей самых нелестных эпитетов, тоже думает о ней. Нет, он не икал, но, очевидно, исключительно по причине своей толстокожести. Он просто задумчиво смотрел в телевизор, на экране которого кто-то прыгал и что-то говорил, но не вслушивался и вспоминал утренний разговор.

Сперва он был весьма доволен собой – поставил на место эту насмешливую выскочку, Юлию Сергеевну Ваганову, которая ведет себя так, будто она не актриса провинциальной труппы города Мухосранска, а звезда столичной сцены. Она его еще и поучала, тогда, в аэропорту, и смотрела снисходительно, свысока! Ничего, квиты, один – один. Кроме того, он и в самом деле сказал то, что думал: сильные выживают, слабых не стоит поддерживать ради каких-то иллюзорных целей. Душа города, аура города… Смешно. Аура есть у Петербурга. У Парижа. У Праги. А у Надеждинска ее нет и быть не может. Театр тут ни при чем, потому что ауре деньги не нужны. А раз им нужны, стало быть, это не по части ауры вопрос. И когда, интересно, наши деятели культуры поймут, что без нормального менеджмента ни один театр не выживет? Ни БДТ, ни этот, мухосранский, имени Чехова, с его депрессивными спектаклями из жизни обитателей дна, на радость им подобным.

Тут Павел вдруг отчетливо понял, что он так злится и никак не может успокоиться, потому что не прав. Да, он имеет полное право не давать им денег, раз не считает это нужным. Но, увлекшись, он был слишком резок. А когда эта… госпожа Ваганова отважно полезла с ним в драку, он, чтобы опять не остаться в дураках, как тогда в аэропорту, стал бить наотмашь. Получилось не по-мужски, мелко. Слишком заигрался, еще и книжку сунул, попалась ведь на глаза, дрянь такая. Вот поэтому у него на душе целый день и гадко. Вариантов исправления ситуации он не видел, если честно. Не бежать же завтра в театр с извинениями? Может, просто передать деньги директрисе? Свои собственные, завод тут ни при чем, сумма и в самом деле смешная, а для их драгоценного театра – спасение. Вот идиот, черт побери! Что ж его так разобрало! Это все она виновата, Ваганова! А ведь они могут и не взять теперь деньги, вдруг отчетливо понял Павел. Юля, во всяком случае. Он ее обидел. А она – гордая, вон спина какая прямая.

Вспомнив, как Юля сидела на краешке дивана в его кабинете и крутила в руках коробочку, Павел, сам не замечая, тоже выпрямился. Через минуту у него заныли мышцы, он махнул рукой, привычно ссутулился…

Телевизор вдруг истошно заорал – началась реклама; Павел вздрогнул и с досадой щелкнул пультом. Стало тихо. Как-то слишком, до противного тихо. Дома, в Питере, так никогда не бывало, с наступлением темноты большой город не впадал в сонное оцепенение, он жил, шумел, был рядом – и Павел был не одинок. А здесь оглохнуть можно от вязкой сплошной тишины, если телевизор не орет. Хомяка, что ли, завести, пусть скребется.

Мордвинов подошел к бару, налил немного коньяка. Потом, подумав, добавил еще. Ему надо уснуть побыстрее, и чтобы не лезла в голову эта история с деньгами и Юлей Вагановой, с ее звенящим от обиды голосом и серыми глазами, в которых плескались обида и самая настоящая ненависть. Пусть завтрашний день будет лучше уходящего! У него слишком много работы, чтобы тратить силы и время на такие совершенно не стоящие его внимания пустяки.