Тысяча дней в Тоскане. Приключение с горчинкой - Марлена де Блази

Я всегда соблюдаю наложенные на себя ограничения, однако слова Князя еще висели в воздухе, выбирая место для посадки, когда моя рука, проворно, как ящерица, скользнула за пояс юбки и убедила меня, что там еще есть место на несколько дней невоздержанности.

— Когда едем? — только и спросила я.

Высота Монте-Амиата 1738 метров, и это самая высокая вершина в Тоскане. Давно потухший вулкан покрыт жирной тучной почвой, удобренной древними извержениями, и на его крутых черных склонах произрастают более 2000 окультуренных каштанов, с которых в год собирают до 60 миллионов фунтов. Туда мы и ехали.

Опять в грузовик, и на Кассиеву дорогу, а с нее на горную дорогу к хребту, где мы устроились на ночлег в rifugio, приюте — бревенчатом доме, где в основном ночуют лыжники. Дом был разделен на маленькие спальни, в каждой одна или две походные койки и дровяная плита. Для будущих чемпионов. И еще три дня и ночи мы — пилигримы на тропе castagne i porcini. Мы побывали в деревнях у подножия Амиаты, следуя рукописным указателям к раю дегустатора. Аббадья Сан-Сальваторе, Виво д’Орча, Кампилья д’Орча, Баньи Сан-Филиппо, Баньоло, Арчидоччо — и в каждой свое особое блюдо: ризотто с каштанами и лесными грибами, грибы, поджаренные на гриле в каштановых листьях, скатанная вручную каштановая паста с жареными грибами, тушеная говядина с каштанами и сушеными апельсинами. И, конечно, каштановое gelati, и кукурузные хрустящие тартинки с каштановым джемом, и горячие, румяные каштановые пончики с медом — разумеется, каштановым.

На обратном пути Барлоццо притормозил и свернул на дорожку чуть побольше козьей тропы. Выйдя из грузовика, мы прошли за ним к развалюхе на холме, со стенами, высохшими на вид и осыпающимися в бурьян. Вздохи припахивавшего гнильцой ветра и блеяние далеких овец нарушали тишину. Вокруг расхаживали крестьяне. Дым, тучей валивший из трубы, окутывал домик и людей вокруг туманами Элизиума. За оградой мы увидели, что крестьяне трудятся над огромной грудой фиг. Они готовили их для сушки в essiccatoio, такой же, о какой рассказывал нам Барлоццо. Несколько человек надрезали плоды и запихивали внутрь миндалины с несколькими зернышками фенхеля и аниса, а потом выкладывали фиги на подносы. Другие стояли наготове, чтобы унести заполненные подносы в дом, вверх по лестнице, к сеткам над дымящей печью.

Часть фиг уже стала гладкой, как яшмовые бусины. Их, просохшие вместе с начинкой и остуженные, выкладывали перед последней работницей, вооруженной деревянной иглой и мясницкой бечевкой. Руки ее сновали над плодами, прокалывая, нанизывая, перемежая свежим лавровым листом и укладывая готовые ожерелья в плоскую корзину.

Мы с Барлоццо и Фернандо смотрели. Заговорили с ними, и нам предложили вина с хлебом, остатки трудовой трапезы. Когда мы спросили, нельзя ли купить несколько связок, наш собеседник замялся: это поздний урожай, последние плоды сезона, и не лучшие. Мы уверили, что они выглядят замечательно, и он предложил нам фиги из еще не нанизанных. Я приняла плоды из его жестких шершавых рук, похожих на лапы химеры. Мы жевали, жмурясь и приговаривая:

— Quanto buono, как вкусно!

Теперь все дружно заулыбались нам. Искусная составительница ожерелий поднялась с места и повесила на плечи каждому из нас свои произведения, трижды поцеловав в щеки.

— Dio vi benedica. Благослови вас Бог.

Фернандо полез в карман за деньгами, но она добавила:

— Un regalo, в подарок.

Я побежала к грузовику, достала мешочек сухих грибов, другой — с каштановой мукой и ветку с красными ягодами с придорожного куста, срезанную для меня Фернандо.

— В подарок, — сказала я, возвратившись к ней.

И все мы засмеялись, понимая каждый по-своему, что жизнь в эту минуту такова, какой должна быть.

Проливной ноябрьский дождь украсил оливковые деревья стеклярусом и вычернил утреннее небо. Я из-за желтой парчовой занавески на двери террасы смотрела, как мой муж карабкается на холм мимо курятника, мимо овечьего загона в наш сад. На дороге, должно быть, суше, но он выбрал более живописный путь и любовался разбухшими полями, не замечая воды, струившейся по его волосам, гладким и темным, как бобровый мех. Он ходил в деревню за покупками, пока я писала. Шляпу, как видно, засунул в карман, зонтик забыл у стены в баре. Сейчас он вовсе не думал о том, как выглядит со стороны. Таким я любила его больше всего. Теперь мне чаще выпадало такое счастье, потому что он и в обществе держался свободно, новая жизнь на иссохшей земле немного ослабила деспотическую власть bella figura. Он расцветал в своем спокойном risorgimento. Думаю, он даже начал осознавать собственную красоту — такого, какой он есть, а не того, каким стремится быть.

— Ciao, bambino, — сказал он, обняв меня и выжимая воду из своего свитера в мой.

Утренние впечатления выплескивались из Фернандо, пока он снимал сапоги, поправлял огонь, грел руки. Он расхаживал по комнате, присел на полминуты на диван, снова метнулся к очагу, каждый раз, проходя мимо меня и моего компьютера, целовал в волосы или в плечо.

— Я как раз собиралась заканчивать. Сделать чай? — спросила я.

— Не надо, скоро обедать. Кроме того, я по дороге выпил два капучино и эспрессо. Я хотел тебе кое-что показать.

Он так рванул дверцу шкафа, что зазвенели все стаканы. Выдвинул ящик и вынул бумаги, над которыми сидел вечерами в последнее время.

Среди планов, которые мы обсуждали в последние месяцы, была идея принимать маленькие группы туристов и проводить экскурсии по округе. Мы говорили об этом ночами, начиная с того места, где прервались утром. Проштудировали множество глянцевых путеводителей, найденных в Риме и Флоренции. И тогда Барлоццо отвел нас в гости к господину из Сиены, к ученому, у которого работал много лет назад, когда тот содержал сельский пансион близ Сан-Кассиано. Он охотно одолжил нам книги из обширной коллекции книг по истории кулинарии и искусства. С тех пор мы с Фернандо и Барлоццо, а иногда и с Флори, завели обыкновение читать по очереди вслух по вечерам. Барлоццо терпеливее всех переносил, когда я спотыкалась на трудном месте или прерывалась с просьбой что-то объяснить. Мы медленно, но упорно пробирались сквозь эти тексты. Самой щедрой наградой за наши усилия стало понимание, что то, о чем мы читаем, лежит прямо у нас за дверью. Мы не мечтали о путешествиях, мы не готовились к поездке — мы здесь жили!

Мы намечали маршруты, договаривались о сотрудничестве с виноделами, поварами и мелкими фабриками. Нам случалось обрести сокровище в самых крошечных borgos. Пекарь, который молол муку на старой водяной мельнице, упрямая сыроделша, у которой сын сам пас овец. Министерство здравоохранения не одобряло ее деятельности, и ей приходилось продавать товар с грузовика, приткнув его за деревенской церковью, или передавать мягкие маслянистые килограммовые круги, завернутые в кухонные полотенца, по скамьям, где сидели пришедшие послушать одиннадцатичасовую мессу. Ей так же молча передавали в ответ маленькие конвертики. Приходские священники, получавшие в благодарность превосходный marzolino — свежий овечий сыр, — снисходительно закрывали глаза на эту коммерцию.