С мороза - Авдотья Смирнова

Вот было бы у меня много денег, пошла бы я к Игорю Кону, спросила бы у него, кто у нас в стране самый лучший сексопатолог-практик, взяла бы этого сексопатолога под мышку, полетела бы с ним в Красноярск и пришла бы к Александру Бушкову. Ох, я бы его подлечила! Ведь жалко, хороший писатель гибнет, не доценко какое-нибудь. Он доехал уже до того, что Терезу Орловски в тексте поминает.

С сюжетом пошли уже, конечно, штампы. Братья-близнецы, один новый русский, другой отставной военный. Кто хороший, кто плохой – понятно? Правильно. Все отставные военные, особенно из особых отделов, они просто смерть какие умные ребята! А все бизнесмены ужасные какашки. Потому что они всегда хотят все украсть, всех убить, женщин всех употребить, а мужчин унизить. Просто какая-то газета «Коррьере делла сера». Женщины, правда, тоже все немыслимо развратные. Как и мужчины. В общем, Пазолини такой сибирский.

Но есть и сюжетные находки. Герой-одиночка берет в союзники девочку-подростка. И они там вдвоем неплохо управляются. Да и с саспенсом у Бушкова по-прежнему порядок. Это, кстати, не совсем даже саспенс, а русский его вариант, больше напоминающий азарт. Вообще из Бушкова мог бы получиться вполне себе писатель. У него даже языковые замашки вроде как у Солженицына. Ну с какой, с какой такой радости он джип называет джипером, а овчарку мужского пола – овчаром? А так, для пущей выразительности. И будь он Солженицын, мы бы ему простили.

Но он не Солженицын. Сочетание овчара с Терезой Орловски и художником Васильевым нельзя пережить без слез. Пропал, пропал мужик.

Пожалуй, я еще и психиатра с собой в Красноярск захвачу.

Аркадий Ваксберг. Лиля Брик. Жизнь и судьба. – «Олимп», Москва; «Русич», Смоленск; серия «Женщина-миф»

Татьяна Толстая говорит: «Знаете, Ваксберг написал книжку про то, с кем спала Лиля Брик, то есть про самое интересное, и что удивительно – совсем без пошлости, очень аккуратно и с большим тактом». Я, конечно, тут же побежала покупать.

Книжка вполне замечательная, очень хитро сделана. Аркадий Ваксберг постоянно подчеркивает величие Лили Юрьевны, лукаво возмущается ее клеветниками, педалирует свое уважение и восхищение ЛЮБ и при этом исподволь и совершенно бесстрастно дает убийственный ее портрет.

С кем спала? Да если вкратце, то решительно со всеми. Связи с ЧК-НКВД-КГБ? Были, были, безусловно, даже удостоверение этой организации у нее имелось. Мучила Маяковского и с большим расчетом сводничала для него? Тоже было такое, факт. Врала и лицемерила? Никуда не деться, к великому сожалению автора, отрицать это невозможно. Алчной стяжательницей вилась вокруг поэта? Ох, да. Но ведь он ее любил, ужасно любил? Вот в том-то все и дело.

Я тут две чудные цитатки вам подобрала. Первая относится к рассказу Солженицына «Правая кисть» о чекистском палаче: «Слушатели подавленно молчали. Первой подала голос Лиля Юрьевна. Тяжело вздохнув, она сказала: „Боже мой! А ведь для нас тогда чекисты были – святые люди!"» Прелесть просто. Вторая цитата из письма Лили Маяковскому за границу: «Очень хочется автомобильчик. Привези, пожалуйста. Мы много думали о том – какой. И решили – лучше всех Фордик. 1) Он для наших дорог лучше всего, 2) для него легче всего доставать запасные части… ТОЛЬКО КУПИТЬ НАДО НЕПРЕМЕННО Форд ПОСЛЕДНЕГО ВЫПУСКА, НА УСИЛЕННЫХ ПОКРЫШКАХ-БАЛЛОНАХ…» Это так на минуточку 27-й год. И какая липкая кокетливая гадость – этот «автомобильчик», «Фордик».

Может быть, конечно, я больная. Даже наверняка. Не может здоровый вменяемый человек испытывать такую горячую ненависть к давно умершей женщине, которую он еще к тому же и никогда не знал. Но я испытываю. В глазах темнеет, сдавливает виски и затылок от запредельной какой-то подлости и низости. И не в том дело, что она погубила одного из лучших русских поэтов – эту распространенную точку зрения я не разделяю, там все много сложнее было. А дело в удивительной ее бесчеловечности.

Ваксберг в последней трети книги делает замечательный авторский кульбит: рассказывая о старости Лили, о борьбе с Людмилой Маяковской за музей (Людмила, кстати, тоже была совсем не подарок), об интригах и сплетнях, он виртуозно вызывает у читателя жалость и сочувствие к старухе. Но эта жалость, человеческая, справедливая, необходимая, тоже скорее дань таланту автора: не так уж страшна была Лилина старость, в то же самое время старели и по-другому, без заграницы и дружбы с Сен-Лораном. Это как в дневниках Нагибина – горькие переживания автора там связаны с тем, что в этом году только в шесть стран пустили, а еще в пять – нет. Один знакомый рассказывал такую историю. Только-только кончилась война, его вместе с другими детьми везли всем детским домом из эвакуации. Детей разместили на верхних полках, чтобы освободить нижние для пассажиров. И вот на какой-то станции в купе вошла очень элегантная дама с двумя спутниками. Они уселись и только все время проверяли, заснул мальчик наверху или нет. Наконец, когда он притворился спящим, компания достала из сумок хлеб, вино, фрукты, мясо и стала есть. Через много лет этот мальчик, став уже взрослым, узнал даму на одном приеме: это была Лиля Юрьевна Брик.

Н. А. Варенцов. Слышанное. Виденное. Передуманное. Пережитое. – «Новое литературное обозрение», Москва; серия «Россия в мемуарах»

Это про купцов.

Ранней весной, особенно днем, какая-то похмельная просто дрожь, хотя нет никакого похмелья, да и выпить уже безрадостно, – ну нет больше сил, нету. Авитаминоз. А надо с притопом и удалью, свежо, глянцево, бабах по голове очередное издательство. Или писателя. Или переводчика. Можно едко и язвительно, а можно эдак интимно и ласково. Умно, но не слишком, чтобы не скучно. Мол, мы тут понимаем, сейчас вам расскажем, а вы купите и прочтете, пойдете и съедите, посмотрите и послушаете, наденете или подарите. Вы такие бодрые, ну и мы еще бодрее. Вам так здорово живется, и нам тоже ничего. Не пишем мемуары, дневников не ведем, ничто не имеет значения, незачем запоминать больше чем на две недели, а лучше весело так, легко и без пафоса. Главное, чтоб без пафоса. Прям девиз эпохи.

А это вот про купцов. Подробнейшие мемуары о купеческой Москве. Сам Варенцов был купец-миллионщик. Он умер в глубокие советские годы, в 47-м, так никуда и не уехал. А где-то в тридцатые с упорством восстановил дневниковые записи, собрал их в несколько тетрадок, переписал набело, закончив 1905 годом. Хлопком когда-то торговал, осваивал Среднюю Азию, при большевиках нищ был совершенно, но считал это даже правильным – вроде как расплата за прежнее богатство.

Мне недавно попалось вышедшее в начале 90-х репринтное издание мемуаров А. Ф. Кошко, бывшего до эмиграции главой полицейского ведомства Российской империи. Тогда ведь тоже считалась эта работа не совсем приличной, военные презирали жандармских. Я уж не говорю об интеллигенции. Этот самый Кошко совершенно меня потряс. Милые, занимательные и по нашим временам невинные полицейские истории не только написаны с большим литературным блеском, но какой прекрасный человек их писал! Ясность мысли, не подлежащая обсуждению верность долгу, понимание России, наивная и упрямая преданность ей. Не мыслитель и не писатель, государственный чиновник, мент. Зачем ему было думать о прошлом, о будущем?