Черный ящик - Амос Оз

Когда родился Боаз, Володя Гудонский почему-то находился на севере Португалии. Однако позаботился передать нам оттуда чек на имя некой сомнительной итальянской фирмы, приславшей в наш адрес официальное удостоверение, свидетельствующее, что где-то в Гималаях есть заброшенная вершина, которая отныне на всех географических картах будет называться "Пик Боаза Гидона". Проверь, существует ли это удостоверение и поныне. Быть может, твой мессия построит там новое поселение. А в тысяча девятьсот шестьдесят третьем году, когда Боазу было два или три года, Володя Гудонский решил уединиться от мира. Армию своих любовниц он разгоняет ко всем чертям, над Закхеймом издевается, словно варвар-скиф, а нас решительно отказывается принимать, даже для краткой беседы: мы в его глазах – гниль. (Заметил ли он что-нибудь с высоты своего царского трона? Возникли ли у него какие-то подозрения?) Он запирается на своей вилле, нанимает двух вооруженных охранников и посвящает дни и ночи изучению персидского языка. А затем – книгам по астрологии и системе доктора Фельденкрайза. Врачей, которых посылает ему Закхейм, он прогоняет, как собак. Однажды он единым взмахом руки увольняет всех своих рабочих. С той поры его фруктовый сад постепенно превращается в джунгли. А потом наступает день, когда он прогоняет всех своих слуг и телохранителей, оставив при себе лишь одного старого армянина – чтобы играть с ним в биллиард в подвале разрушающегося дома. Отец и этот армянин спят на раскладушках в кухне, питаются только консервами и пивом. Дверь, ведущая из кухни в остальную часть дома, забита крест-накрест досками. Деревья в саду разрастаются так, что через выбитые стекла в окнах верхнего этажа их ветви проникают в комнаты. Травы и кусты растут в комнатах на первом этаже. Крысы, змеи, ночные птицы гнездятся в коридорах. Вьющиеся растения взбираются по двум лестничным пролетам, достигают второго этажа, расползаются по комнатам, рассекают потолок, поднимают черепицу, вновь вырываясь к солнцу. Полные жизненных соков корни пробиваются сквозь декоративные плитки пола. Десятки, а может, сотни голубей реквизировали этот дом в свою пользу. Но Володя Гудонский разговаривает на беглом фарси со своим армянином. И еще – он обнаружил слабое место в системе Фельденкрайза и предал его книгу огню…

В один прекрасный день мы, с риском для жизни презрев его библейское проклятие, отправляемся втроем навестить его. К величайшему удивлению, он принимает нас с радостью и даже нежностью. Крупные слезы катятся по его новой густой толстовской бороде, которая, между прочим, закрыла его брежневскую рожу. Он обращается ко мне по-русски, называя меня «найденыш». Боаза он также зовет «найденышем». Каждые десять минут он тащит Боаза в подвал и всякий* раз после такого захода сует ему в руку подарок: золотую монету времен турецкого владычества. Тебя он называет «Нюся», «моя Нюся» – так звали мою мать, которая умерла, когда мне было пять лет. Он причитает по поводу твоего воспаления легких, обвиняя врачей и себя самого. И в конце концов, теряя остатки сил, начинает гневаться на тебя за то, что ты нарочно хочешь подохнуть, чтобы досадить ему, и поэтому все свои «сокровища» он завещает на строительство жилищ для поэтов, умирающих с голоду.

Он и в самом деле начал пускать свои капиталы по ветру: толпы мошенников коршунами налетали на него, выманивая пожертвования то в фонд заселения Галилеи евреями, то для придания голубого цвета водам Красного моря. Нечто подобное почему-то происходит и со мной в последнее время. Закхейм действовал, проявляя терпение и осторожность, чтобы перевести все имущество на мое имя. Но старик встрепенулся и вступил с ним в борьбу. Дважды он увольнял Закхейма (а я нанимал его). Выставил против него целую батарею адвокатов. За свой счет привез из Италии трех сомнительных профессоров, засвидетельствовавших, что он – в здравом уме. В течение примерно двух лет имущество таяло на глазах. Пока Закхейму не удалось добиться постановления о принудительном обследовании, а затем – и решения о госпитализации. И тогда Царь снова изменил тон, написал и подписал для нас подробнейший документ о наследстве, приложив к нему краткое, исполненное меланхолии письмо, в котором прощает нас, просит простить его, предостерегает меня на твой счет, а тебя – на мой, умоляет нас пожалеть ребенка и завершает такими словами: «С трепетом склоняюсь я перед глубиной ваших страданий».

С тысяча девятьсот шестьдесят шестого года он отдыхает в отдельной комнате санатория на горе Кармель. В молчаливом изумлении смотрит на море. Иногда я навещал его, но он не узнавал меня. Верно ли то, что рассказывает Закхейм: будто ты продолжаешь его время от времени навещать? Во имя чего?

На его деньги мы построили виллу в Яфе-Ноф. Хотя и заброшенный замок между Биньяминой и Зихроном все еще записан на мое имя. Закхейм утверждает, что стоимость его достигла максимума, и умоляет меня продать его поскорее, пока мода не переменилась. Может быть, я завещаю все для реализации каких-нибудь проектов? Скажем, для осушения болот Хулы или обеления вод Черного моря? Для призрения бездомных собак? А почему бы не завещать все Боазу? Или Сомо? Или им обоим? Я воздам твоему Сомо за все: за цвет его кожи, за его рост, за все его обиды. Наделю его запоздалым приданым. Мне нечего делать со своей собственностью. Или со временем, все еще остающимся у меня.

А быть может, я никому ничего не оставлю. Напротив, я вернусь туда. Поселюсь в разрушающейся кухне, сорву доски, которыми заколочена дверь, отделяющая кухню от остального дома, и начну постепенно восстанавливать все. Починю бездействующий фонтан. Запущу в бассейн золотых рыбок. Я тоже намерен создать поселение. И быть может, мы вдвоем убежим туда? Скажем, как пара поселенцев-первопроходцев, восстанавливающих разрушенный дом? В твою честь я облачусь в сутану, покрою голову черным капюшоном?

Только напиши мне, чего ты хочешь. Я все еще не дал тебе ответа: почему развелся с тобой? Среди бумаг на моем письменном столе лежит листок, на котором я записал, что слово «ритуал» происходит от латинского «ритус», что примерно означает «истинное состояние». А быть может, «устойчивая привычка». Что же до слова «фанатизм», то, возможно, оно происходит от «фанус» – «храм» или «место для молитвы». А что есть «скромность»? «Скромность» в смысле «смирение»? На латыни это понятие выражается словом «гумилус», которое происходит, по-видимому, от «гумус» – «земля». Смиренна ли земля? Скромна ли она? На первый взгляд, каждый может делать с ней все, что только пожелает. Проникать в ее лоно, изменять ее, бросать в нее свое семя. Но в конце концов, она поглощает всех, кто посягает на нее. И пребывает в вечном молчании.

У тебя есть материнское лоно – и в этом твое преимущество. Это – ответ на твой вопрос. Изначально не было у меня шанса, и потому я бежал от тебя. Пока твоя длинная рука не настигла меня в моей пещере. Твоя победа – детская игра. С расстояния в двадцать тысяч километров тебе удалось поразить пустой, оставленный экипажем танк.

Десять минут до полуночи. Буря слегка поутихла, но электричества все еще нет. Быть может, я позвоню Аннабель, моей секретарше, разбужу ее. Попрошу ее достать виски и приготовить мне легкий ужин – ужин для полуночников. Сообщу ей, что я уже в дороге. Она разведена, ей около тридцати, она желчна, миниатюрна, носит очки, чудовищно работоспособна. Всегда одета в джинсы и по-медвежьи тяжелые свитера. Не выпускает изо рта сигарету. Вызову такси и через полчаса уже позвоню у ее двери. Как только она откроет, я ошеломлю ее тем, что заключу в объятия, прильну губами к ее губам. Прежде, чем успеет она оправиться от изумления, я попрошу ее руки и потребую немедленного ответа. Мое знаменитое имя плюс ореол угрюмого мужчины, плюс дух боевых сражений, которым веет от меня, плюс мое богатство, минус любовь, плюс опухоль, удаленная из почки, – все это в обмен на ее потрясенное согласие носить мою фамилию и заботиться обо мне, если болезнь обострится. Я куплю ей очаровательный домик в одном из очаровательных предместий, но при условии, что вместе с нами будет жить и ненормальный шестнадцатилетний гигант, которому будет позволено приглашать домой девушек без всяких обязательств с его стороны оставлять свет в ванной и открытые двери для контроля. Билеты будут посланы ему в Хеврон уже завтра утром. А обо всем остальном позаботится Закхейм.