Воспоминания розы - Консуэло де Сент-Экзюпери

– Нет, это невозможно! Я никогда его больше не увижу!

И бросилась бежать, как газель. Один из друзей настиг меня и, изо всех сил удерживая, крикнул:

– Ты с ума сошла!

– Да, я сошла с ума от ожидания, я боюсь, я ничего больше не хочу. Он жив, он жив, вот и все, что я хочу знать, так что теперь я могу уехать, я хочу уехать туда, где люди не знают ожидания, не ждут больше ничего…

Мне нужно было выплакаться и успокоиться. Вскоре уже муж сжимал меня в объятиях:

– Да ты похожа на клоуна, слезы брызжут во все стороны! Господа, сфотографируйте мою жену, – добавил он, обернувшись к журналистам. – Она сегодня скверно выглядит, нервы ее совсем никуда, так что оставьте нас вдвоем. Только я могу ей помочь.

И зашептал мне на ухо:

– Поедем в отель, только ты да я. Не бойся. Я с тобой. Я столько должен тебе рассказать. Правда, что ты хотела убежать, когда подошел корабль? Ты хотела спрятаться? Ты и правда хотела, чтобы я ездил из порта в порт и расспрашивал, где ты? Я бы шел всю жизнь, чтобы тебя найти, как я шел, несмотря на жажду, чтобы вернуться к тебе. Так почему ты хотела убежать?

– Я действительно похожа на клоуна? – спросила я, прижимаясь к нему.

– Да, у тебя огромный нос размером с ананас, но скоро ты станешь прекрасной, самой прекрасной. Ты успокоишься, уснешь в моих объятиях, и я покажу тебе ту пустыню, что меня пощадила. Я больше никогда, никогда не покину тебя.

Моя свекровь сообщила, что друзья приготовили великолепный ужин и надо переодеться, чтобы идти туда.

– Война есть война, мамуля. Мы с женой пойдем туда как есть, – ответил ей Тонио, демонстрируя свои огромные ручищи, спортивную одежду и мою растрепанную голову.

Свекрови пришлось покориться, но ее это явно нервировало.

* * *

Не знаю, как мы доехали до Парижа, а потом и до клиники в Дивон-ле-Бен. Я помню только доктора, заставлявшего меня принимать обжигающе горячие ванны, чтобы успокоить мои истерзанные нервы.

Наконец я снова смогла спать, улыбаться и написала мужу, что он может приехать за мной. Я выздоровела, больше не пыталась сбежать, единственным моим желанием было вновь оказаться в его объятиях.

Я перестала чувствовать себя плодом, который вот-вот сорвется с дерева, и стала похожа на семя, которое жаждет упасть на землю и прорасти. Я желала царить в сердце своего мужа. Он был моей звездой, моей судьбой, моей религией. Я была хрупкой, но внутри меня таилась безграничная воля к жизни. Я собрала в своих глазах все звезды вселенной, чтобы он утонул в них.

Такая любовь – опасная болезнь, болезнь, от которой нет исцеления.

Скоро я стала несправедливой, ревнивой, сварливой, неуживчивой. Я не хотела уступать ни единой улыбки тем женщинам, приглашения которых заполняли его ежедневник, – приглашения на коктейли, завтраки, встречи. Мне не хватало того, что подарил мне Господь, сделав его женой. Я стала злобной, не выносила всех этих притворяющихся скромными девиц, студенток, просивших автограф на книге, на фотографиях, я уж не говорю о тех, которые осмелились проникнуть в нашу личную жизнь.

Я проиграла свою битву. Тонио нужна была атмосфера более мягкая, багаж более легкий, который можно оставить где угодно…

Я была несчастна, омерзительно несчастна. Я исповедовалась всем, кто готов был слушать, – портнихе, доктору, адвокату, лучшей подруге, всему Парижу. Я действительно полагала, что «весь Париж» сжалится надо мной, что он защитит меня, умерит мою любовную печаль. Я была молода и наивна. Сегодня я понимаю, что имел в виду Наполеон, говоря: «Единственное средство от любовных страданий – бегство»!

До этого я додумалась сама. Один из друзей дал мне ключ от своей холостяцкой квартиры, чтобы я могла пойти туда и выплакаться всласть. Я нелюбима. Я отвергнута. У меня еще хватало сил, чтобы не рыдать на глазах у прислуги или тех, кого радовало мое смятение. Когда я не выдерживала, я уединялась в этой квартире. Едва переступив порог, я начинала плакать навзрыд, после чего раздевалась и продолжала рыдать, пока не приходило время возвращаться к себе, где я все еще должна была выполнять обязанности хозяйки дома. Мое несчастье не давало мне ни мгновения передышки. Тонио дали адрес клиники в Швейцарии, где я могла бы пройти курс лечения, чтобы восстановить сон. Вскоре меня туда отвезли.

Клиника в Берне напоминала тюрьму: пустая комната, только кровать, никакого стола, и ночные прогулки, чтобы утомить больных. Если мне не удавалось расслабиться, среди ночи в комнату вваливались две огромные людоедки и, крепко держа меня за руки, заставляли мерить шагами аллеи парка. Я решила в свою очередь вымотать их. Ведь я научилась ходить в пустыне! Изнемогая от усталости, они отводили меня в палату, советуя разбудить их, если мне захочется еще прогуляться по парку. Я вытягивалась на кровати, чтобы чуть-чуть отдохнуть, а потом кричала им, что хочу вернуться в парк!

Я выучила наизусть каждый камешек в аллеях парка. Рассказывала санитаркам о деревьях и обо всех своих путешествиях.

– Почему бы нам не выйти в город, чтобы немного сменить обстановку? – предложила я им.

В семь часов утра они запросили пощады!

На следующий день ко мне приставили другую женщину и коренастого мужчину, эти оказались неутомимыми. Через три недели неимоверных усилий я спала все так же плохо!

* * *

Однажды мой муж приехал в час обеда. Его проводили в столовую, где каждому столику был присвоен номер. У меня не хватало сил даже съесть поданную мне картошку. Знакомый чуть резкий голос окликнул меня:

– Консуэло!

Вот уже три недели он не вспоминал обо мне, или же мне не передавали его писем.

Вся накопившаяся злоба внезапно прилила к моему сердцу. Он положил руку мне на плечо:

– Мне сказали: седьмой номер. Извините, я вас не узнал.

– Что тебе надо?

Я была бледная и худая. Он обнял меня:

– Поехали сейчас же. Я увезу тебя подальше отсюда.

– Меня убивают. Я много раз писала тебе. Я умоляла тебя приехать немедленно, а ты ни разу мне не ответил!

Я расплакалась в его объятиях. Медсестры вытолкнули нас в гостиную.

– Скажи мне, что ты хорошо себя чувствуешь, – прошептал он мне на ухо. – Я попрошу, чтобы тебя одели.

Но санитарка уже вырвала меня из его объятий, говоря, что пора принимать душ.

Больше я не видела Тонио. Не писала ему. Я потеряла последнюю надежду вырваться из этого ада. Его появление было как сон. Я стала даже сомневаться, что он приезжал. Мне хотелось есть, очень хотелось есть. Запах еды долетал до меня издалека, из другого здания, через окно. Я начала воровать хлебные корки из соседней комнаты, где жил человек, страдавший базедовой болезнью, который ничего не ел. Я собрала последние силы и благодаря священнику, приходившему каждую субботу исповедовать больных, смогла послать длинную телеграмму подруге в Париж, описывая свое плачевное положение.