Вишня во льду - Людмила Мартова

– А тебе есть что скрывать? – Виктор не понимал ее тревоги, но она отчего-то начала его задевать.

– Да как же ты не понимаешь. – Она опять почти кричала и усилием воли заставила взять себя в руки, чтобы не злить Дорошина. – У меня есть ты. Вот сейчас, в эту самую минуту кто-то может заглянуть в окно, щелкнуть нас с тобой на мобильный телефон и отправить снимок моему мужу. Это отвратительно, что есть люди, которым есть дело до других! За собой бы следили.

– Грамазин не был шантажистом, – спокойно сказал Дорошин. – Экспонатам его коллекции не угрожало публичное разоблачение. Так что не передергивай. То, что он делал, было неприятно, но не смертельно. Я всегда считал, что если у тебя есть тайна, особенно постыдная, то ты должен быть готов к тому, что она откроется. Рано или поздно все тайное становится явным. Это аксиома.

– И тем не менее Грамазина убили. – Ксюша теперь выглядела усталой. – А это значит, что кто-то рассудил не как ты, а как я, и сделал все, чтобы его тайна не вышла наружу. И теперь те самые записи, которые вел Борис Петрович, оказались в руках убийцы. Где гарантия, что он не окажется шантажистом? Молчишь? Правильно, потому что тебе возразить нечего. Ты понимаешь, что я права.

– Может, ты и права, только мне непонятно, почему тебя это так волнует. О нашей с тобой связи Грамазин в свою тетрадку записать ничего не мог, потому что мы познакомились накануне его убийства, а встречаться стали и того позже. Так что ты уж совершенно точно можешь спать спокойно.

– Спокойно теперь может спать только Грамазин, – отрезала Ксюша, – потому что спокойно можно спать только вечным сном. Я – живой человек с присущими мне недостатками. Меня утешает только одно – Борис Петрович никогда не намекал, что знает про меня что-то особенное, а ты говоришь, что он всегда доводил это до сведения своих жертв. Так что будем надеяться, что я, с его точки зрения, оказалась неинтересным объектом для помещения в коллекцию.

– Тебя это огорчает? – засмеялся Дорошин.

– Нет. Радует, – совершенно серьезно сказала Ксюша. – У меня нет и не было мечты прославиться подобным образом.

– Кстати, а какая мечта у тебя есть? – неожиданно для самого себя спросил Дорошин. – Нет, правда, мне действительно интересно, чего бы ты хотела больше всего на свете. О чем ты мечтаешь перед тем, как заснуть?

– О том, чтобы жить в тепле, – быстро сказала она.

– В тепле? У тебя что, дома холодно?

– Нет. – Ксюша тоже рассмеялась, видимо над его недогадливостью. – Я имею в виду климат. Я с детства ненавижу зиму и все, что с ней связано. Морозы, снег, слякоть… Я бы очень хотела круглый год жить где-нибудь в Италии, например в Амальфи. Чтобы зима – это плюс восемь, а лето жаркое и сухое. И виноград, свисающий с крыши. И помидоры, которые пахнут солнцем, а не пластмассой. И рыба… Свежая, только что пойманная и сразу попавшая на рынок… И молоко не порошковое, а настоящее, жирное, которое скисает, если его на пару часов оставить на столе. Чтобы не нужно было носить тяжелую одежду, закрытую обувь… Чтобы кожа дышала… И утром, проснувшись, можно было не гадать, пасмурный сегодня день или все-таки солнечный, потому что солнце там почти круглый год.

Она раскраснелась, как человек, который действительно говорит о самом сокровенном желании. Дорошин чувствовал, что Ксюша совершенно искренна сейчас, что в эти минуты она настоящая. И внезапно пожалел, что не сможет быть тем мужчиной, который подарит ей ее мечту.

– Твой муж не может купить тебе дом в Италии? – спросил он чуть насмешливо, может быть, оттого, что сейчас немного сердился на себя.

– Нет. Не может. Точнее, не хочет. Чем он там будет заниматься, если единственное, что он умеет, – это делать деньги?

– Что ж, мечта – она на то и мечта, чтобы не осуществляться в ближайшем будущем, – утешающе, как ему казалось, сказал Дорошин. – Она как линия горизонта. Ты идешь за ней, а она все отдаляется и отдаляется. Или как механический заяц на собачьих бегах, которого все равно никогда не догнать, как бы быстро ты ни бежал. Ты знаешь, как-то давно мой дядя, тот самый, который оставил мне этот дом, сказал мне замечательную фразу: «Надо уметь отличать мечту от цели». По-моему, очень правильно, ты не находишь?

– Вот именно, – сказала Ксюша, улыбнулась, подошла к Дорошину и поцеловала его в висок. – Вот именно. И все-таки мне очень интересно знать, кто убил Бориса Петровича Грамазина.

* * *

До Нового года оставалось чуть больше недели, и Дорошин вдруг подумал о том, что впервые в жизни не знает, как и с кем он будет его отмечать. В прошлом году он еще надеялся на то, что у них с женой все наладится, поэтому притащил домой огромную живую елку, которую выклянчил на посту у въезда в город у гаишников, бдительно борющихся с черными лесорубами и реквизирующими незаконно добытые елки.

Елка упиралась верхушкой в потолок, нахально раскинула мохнатые лапы вполовину комнаты, горделиво красовалась шишками и, когда оттаяла, одуряюще пахла хвоей, так что счастливый Дорошин неожиданно вспомнил детство, которое запретил себе вспоминать давным-давно.

Он старательно украшал елку игрушками, которые покупал в детстве сыну, пыхтел от натуги, от усердия высунув язык, и ему казалось, что елка, как символ счастливой семейной жизни, станет тем самым талисманом, который поможет ему сохранить семью. Надежды не сбылись, загаданные под бой курантов желания не исполнились. Високосный год оказался щедр на потери и забрал у Дорошина семью, привычный жизненный уклад и дядю Колю. И вот теперь он подходил к концу, дотягивал до финиша, как внезапно охромевшая скаковая лошадь, уже не надеющаяся стать фаворитом гонки, но не сдавшаяся окончательно.

Дорошин на всякий случай позвонил сыну, хотя особых надежд не питал, и оказался прав. Сын сказал, что вместе со своей девушкой уезжает на базу отдыха, отмечать Новый год и кататься на лыжах и сноубордах.

– А мама? – осторожно спросил Дорошин.

– А что мама? Она к тете Нине идет в гости. Не одной же ей куковать, – беспечно отозвался молодой лоботряс. Ниной звали лучшую подругу бывшей жены, которую Дорошин терпеть не мог. Он искренне считал, что все бредовые мысли о его неверности были измышлениями Нины, которая была патологически завистливой и злобной. Дорошину всегда хотелось проверить, не раздвоен ли на конце ее язык, как у змеи.

Коллеги по работе были людьми семейными. Конечно, любой из них с удовольствием пригласил бы Дорошина в гости, но картина чужого семейного счастья воспринималась им теперь болезненно. В такие минуты Дорошин сам себе казался каким-то неполноценным, поскольку не сумел сохранить то, что было ему нужно и важно. Другие сумели, а он нет. Слабак и неудачник.

Кроме того, немаловажным было и то обстоятельство, что жены его друзей искренне считали делом своей чести снова женить «несчастненького» Дорошина, а заодно и пристроить своих незамужних подруг. Это означало, что любой поход в гости превращался в очередные «смотрины», на которых присутствовала взволнованная и краснеющая от своей неловкости потенциальная невеста в возрасте от тридцати до сорока.