Коварная дама треф - Вячеслав Белоусов

В пятьдесят шестом «кукурузник» покусился на незыблемые эти принципы, зашатался трон; недолго он плясал на Его костях, нашлись трезвые и умные головы, интеллектуалы и духом, и сердцем, настоящие культурные люди. Они-то и подняли выпавшее знамя. Повеяло родным, знакомым, привычным. Не сразу, конечно, удастся навести порядок в стране, нельзя сразу жесткими мерами пугать толпу, особенно этих, оголтелых отщепенцев, диссидентов, вшивых демократов, повылазивших из всех кухонных щелей, где они раньше шептались, прятались. Но постепенно узду, ярмо на них накинут, заткнут им поганые глотки. Не сказать, чтобы он сам был сторонником жестких мер, если прикинуть, он больше склонялся к умеренным. Его взбудоражил и восхитил Юрий Владимирович с первых же дней, как возглавил учреждение. Талантлив был его ход, когда в шестьдесят седьмом году он ошарашил беспечное ЦК историческим донесением об антиобщественных выступлениях фрондирующей молодежи[14]. Там, в легкомысленном гнезде наверху, впервые всерьез задумались о том, что породил «кукурузник», что зреет помимо его помыслов гнилая зараза внутри общества. «Поганые зародыши инакомыслия» — так для себя самого окрестил он это явление. Андропов едва не запоздал, по стране уже запестрели листовки и призывы антисоветчиков, именуемые «хрониками»![15] Вот что значит не знать высшей науки управления государством, наплевать на философию древних мудрецов. Брошенное в жаждущую почву зерно моментально дает ростки, а почва была и при Нем, но Он ее уничтожал немилосердно, и не мудрствуя лукаво. Метод «нет человека — нет проблемы» не так плох, а в современных условиях просто незаменим, только следует знать, как им умело пользоваться. Теперь взялись оттачивать это искусство. Не опоздать бы.

В Москве, при назначении, Веневицианова водили по разным кабинетам, но заглянул ему в глаза так, что его проняло, лишь один человек. Это был Юрий Владимирович. И он благодарен судьбе, что они встретились. То, что Андропов успел ему сказать и что удалось, он полагает, ему понять, заставило его провести потом не одну бессонную ночь над размышлениями. Он ожил, когда вник. Его идеи совпали с тем, что он понял. Такие люди, как он, нужны Андропову и государству, а вместе они еще попробуют вдохнуть жизнь в затухающее пламя костра, пылавшего когда-то у ног Их идеала.

— Пятое управление, которое мы создали, — это пятая колонна, — сверля его пронзительными зрачками глаз сквозь тонкие линзы очков в золотой оправе, говорил председатель КГБ.

Тонкие губы его, казалось, сжались в презрительной жестокой улыбке, которую он адресовал всем своим нынешним и будущим противникам.

— Всем острием этого уникального тонкого инструмента мы врежемся в опухоль, именуемую инакомыслием, и вскроем в назидание всему миру опасный и вредный гнойник. Мы уничтожим этих двуличных клоунов и пиитов, рядящихся под голоса народа, мы изобличим их в западном подражательстве и покажем подлинную их антинародную сущность. Ваша задача в области быстро создать такой безжалостный, неотразимо несущий кару нож. Нам не все можно. Запомните несколько «нельзя», которые сейчас я вам назову. И главное из них — нельзя перегибать палку. К сталинизму возврата нет.

Тогда его покоробило невольно от этих слов и, видимо, отразилось на лице. Андропов мгновенно заметил, пристально поизучал его лицо и жестко повторил:

— Да. Нам не по пути с усатым тараканом. Методы его не так уж и плохи. Но то было его время. Он не боялся открыто уничтожать врагов. И даже не гнушался устраивать показательные судебные процессы: Бухарин и Пятаков, Зиновьев и Каменев. Они враги, но что он выиграл? Заработал черное имя палача в мировой истории. Ему не отмыться никогда. Придет время, поверьте мне, и его имя будут проклинать вместе с Адольфом Гитлером.

— Что! — он дернулся и едва не вскочил на ноги от возмущения, такого оскорбления он не простил бы никому.

— Спокойствие, Павел Сергеевич, — остановил тот его властным жестом руки, сверкнув золотой оправой, презрительная улыбка появилась на его губах. — Это будет. Они уже вошли в историю вместе. И теперь рядом будут навсегда, потому что их детище — фашизм. А этого человечество не простит никогда и никому. Ни на Западе, ни на Востоке, ни у нас. Догадываетесь, какая разница?

Не дождавшись от него, ошалевшего, никакого ответа, ответил сам:

— Это преступление против естественной сущности человека, самой его природы, которой суждено быть вечно. Фашиствующие и капитализм, и социализм — не противники. Они единомышленники.

Они помолчали.

— Нам не нужды человеконенавистнические афиши. Мы должны научиться убирать своих врагов бесследно, бесшумно и беспощадно. После них — чистое поле. Их судьба — пропасть без имени и возврата, кануть в бездну, в пропасть вечности без славы и памяти. Человек был и исчез.

Председатель положил руку на крышку стола. Она хорошо смотрелась на полированной поверхности. Бледные бескровные тонкие пальцы интеллигента сжались, притиснулись друг к другу до синевы.

— Пустое место. Ни запаха, ни следа, — медленно повторил он, не сводя с него глаз, и поднес пальцы к лицу.

— Они чисты были для всех и должны оставаться чистыми. Это принцип нашей деятельности. Вы — на местах должны это обеспечить. Я возлагаю по этому поводу большую ответственность на вас, Павел Сергеевич.

И подал ему руку с цепкими крепкими пальцами, пожатие которых он долго помнил.

Лавр с Варькой едва поспевали за торопившейся парочкой. Те, словно сговорившиеся старые друзья, неслись стремительно по улицам, сворачивая в переулки, огибая многоэтажки и ныряя в подворотни старых, сохранившихся еще с дореволюционных времен дворов. Перебегали дороги, не обращая особого внимания на движущийся транспорт и не задерживаясь по пустякам, по-видимому, дорожа временем. Несомненно, маршрут им знаком, потому как они находили быстрые решения, выбираясь из встречавшихся на пути тупиков.