Хладнокровное убийство - Трумэн Капоте

Эта коробка не давала Дьюи покоя. Для чего убийцам понадобилось нести ее с дальнего конца комнаты к печи, как не для того, чтобы устроить мистера Клаттера поудобнее – чтобы обеспечить его на то время, что он смотрел на приближающийся нож, менее жесткой лежанкой, чем холодный цемент? А изучив фотографии с места преступления, Дьюи выделил и другие детали, которые, по его мнению, тоже говорили о том, что убийца то и дело проявлял немотивированную заботу. «Или, – он никак не мог подобрать верное слово, – какую-то суетливость. И мягкость. Например, покрывала. Кто стал бы так делать – связав женщин, да еще таким образом, каким связали Бонни и девочку, укрывать их покрывалами, подтыкать края, словно желая приятных сновидений? Или подушка под головой у Кеньона. Сначала я решил, что ее подсунули, чтобы легче было целиться в голову. Теперь я думаю – нет, ее положили по той же причине, что и коробку из-под матраца, – чтобы жертве было удобнее».

Впрочем, эти выводы хоть и казались Дьюи верными, не давали ему ощущения, что он к чему-то пришел. Преступления редко раскрываются с помощью экстравагантных гипотез; он делал ставку на факты – «добытые тяжелой работой и подтвержденные под присягой». Тяжелой работы впереди было немало: факты предстояло собрать и просеять, а это означало отслеживание, проверку сотен человек, в том числе всех прежних работников с фермы, друзей и знакомых, всех, с кем мистер Клаттер заключал сделки, большие или маленькие, – возвращение черепашьим шагом в прошлое. Ибо, как сказал Дьюи своей команде: «Мы должны продолжать работать, пока не узнаем Клаттеров лучше, чем они сами себя знали. Пока не увидим связь между тем, что мы нашли в прошлое воскресенье утром, и тем, что произошло, возможно, пять лет назад. Связь. Она должна быть. Должна».

Жена Дьюи задремала, но проснулась, почувствовав, что мужа нет рядом, и услышала, что он снова говорит по телефону, а потом – детский плач из соседней комнаты, где спали мальчики. «Пол?» – Пол не был ни беспокойным, ни капризным мальчиком – уж во всяком случае не был плаксой. Он был слишком занят рытьем туннелей на заднем дворе или подготовкой к карьере «самого быстрого бегуна в округе Финней». Но в то утро за завтраком он разревелся. Его матери не нужно было спрашивать из-за чего; она знала, что, хотя он весьма смутно понимал причины суеты вокруг, его нервировали бесконечные телефонные звонки, незнакомые посетители и устало-тревожные глаза отца. Мэри пошла успокоить Пола. Ей помог старший сын. «Пол, – сказал он, – ты успокойся, а завтра я тебя научу играть в покер».

Дьюи был на кухне; когда Мэри вошла, он сидел за столом, ожидая, пока сварится кофе, а перед ним были разложены все те же фотографии. На нарядной клеенке с узором из фруктов они казались пятнами грязи. (Он однажды предложил Мэри взглянуть на снимки, но она отказалась: «Я хочу запомнить Бонни такой, какая она была, – и всех их тоже».) Дьюи сказал:

– Может быть, мальчикам стоит пока пожить у бабушки? – Его мать, вдова, жила неподалеку; она вечно жаловалась, что у нее в доме слишком тихо и слишком много места для нее одной; она всегда была рада приезду внуков. – Всего несколько дней. До тех пор… ну, до тех самых пор.

– Элвин, как ты думаешь, мы когда-нибудь будем снова жить нормальной жизнью? – спросила миссис Дьюи.

Их нормальная жизнь выглядела так: поскольку оба работали (миссис Дьюи была секретаршей в офисе), они поделили домашние обязанности поровну и по очереди заступали на вахту к плите или мойке. («Когда Элвин был шерифом, я знаю, его иногда дразнили. Говорили про него: „Гляньте-ка! Вот идет шериф Дьюи! Суровый парень! Лучший стрелок в городе! Но стоит ему прийти домой, он снимает кобуру и надевает фартук!"».) В то время они копили на ферму, которую Дьюи купил в 1951 году – двести сорок акров земли немного севернее Гарден-Сити. В ясные дни, и особенно когда стояла жара и созревала высокая пшеница, он любил ездить туда и тренироваться в своем искусстве – стрелять по воронам, по консервным банкам – или мысленно бродить по дому, который он надеялся построить, по цветнику, который собирался разбить, и под сенью деревьев, которые еще даже не посадил. Он был твердо уверен, что когда-нибудь среди этих равнин появится оазис его дубов и вязов:

– Когда-нибудь. С Божьей помощью.

Вера в Бога и ритуалы, окружающие эту веру – церковь по воскресеньям, молитва перед обедом и перед сном, – была важной составляющей жизни семейства Дьюи. «Я не понимаю, как можно сесть за стол, не попросив Бога благословить твой кусок, – сказала однажды миссис Дьюи. – Да, иногда я прихожу с работы усталая. Но на плите всегда стоит кофе, а иногда найдется и бифштекс в холодильнике. Мальчики зажигают конфорку, чтобы поджарить бифштекс, и мы разговариваем, рассказываем друг другу, что у нас произошло за день, и когда ужин готов, я знаю, что у нас есть повод быть счастливыми и благодарными. Поэтому я говорю: „Благодарю тебя, Господи". Не только потому, что должна, – потому, что искренне этого хочу».

– Элвин, ответь мне, – сказала миссис Дьюи. – Как ты думаешь, у нас будет когда-нибудь снова нормальная жизнь?

Он начал отвечать, но его прервал телефонный звонок.

Старый «шевроле» покинул Канзас-Сити 21 ноября, в субботу ночью. Багаж был привязан к решетке на крыше автомобиля; багажник был так забит, что не закрывался; внутри, на заднем сиденье, один на другом стояли два телевизора. Пассажиры поместились с трудом: Дик – в водительском кресле, Перри – рядом, в обнимку с «гибсоном», своим главным достоянием. Что касается остального имущества Перри – фибрового чемоданчика, серого приемника «Зенит», галлона концентрата для приготовления сладкого пива (он боялся, что его любимый напиток в Мексике не продается) и двух больших коробок с книгами, рукописями и милыми сердцу памятными вещицами (Дик просто рвал и метал! Ругался, пинал коробки, обзывал их «пятьюстами фунтами собачьего дерьма!»), – оно тоже было где-то в захламленном нутре машины.

Около полуночи они пересекли границу с Оклахомой. Перри радовался, что они покинули Канзас и теперь можно расслабиться. Наконец-то они в пути. В пути, и уже не вернутся, и никогда об этом не пожалеют, во всяком случае Перри, у которого позади не осталось никого, кто стал бы ломать голову, куда он пропал. Но Дик не мог то же самое сказать о себе. Здесь оставались те, кого он, по собственным уверениям, любил: три сына, мать, отец, брат – люди, которых он не посмел посвятить в свои планы и которым даже не сказал «до свидания», хотя и не надеялся вновь их увидеть – во всяком случае, в этой жизни.

«В СУББОТУ СОСТОЯЛАСЬ ЦЕРЕМОНИЯ БРАКОСОЧЕТАНИЯ КЛАТТЕР И ИНГЛИША»: такой заголовок, появившийся на полосе светской хроники рупора Гарден-Сити «Телеграм» от 23 ноября, удивил многих читателей этой газеты. Из него явствовало, что Беверли, младшая из двух оставшихся дочерей мистера Клаттера, вышла замуж за мистера Вера Эдварда Инглиша, юного студента-биолога, с которым давно была помолвлена. Мисс Клаттер была в белом, и бракосочетание, полноценное торжество («миссис Леонард Коуэн солировала, миссис Говард Бланчард играла на органе»), прошло в Первой методистской церкви – той самой, в которой за три дня до того невеста оплакивала своих родителей, брата и младшую сестру. Как бы там ни было, по сведениям «Телеграм», «Вер с Беверли собирались обвенчаться в рождественские каникулы. Уже были напечатаны приглашения, и отец невесты зарезервировал церковь на определенный день. Ввиду внезапной трагедии и приезда большого числа родственников, многим из которых пришлось проделать далекий путь, молодая пара решила перенести свадьбу на эту субботу».