Нежный bar - Дж. Р. Морингер

Когда Макграу не мог поехать в Джилго, я сидел среди мужской компании и скучал по нему. Теперь, если его не было, ощущения от поездки казались не такими сильными. С Макграу все было веселее. Я делил с ним эту компанию, и мы вместе смеялись над удивительными вещами, которые говорили и делали мужчины. Слепень укусил Бобо в бедро и улетел, покачиваясь, пьяными зигзагами, а потом резко спикировал вниз и умер, и мне жаль было, что Макграу этого не видит.

Хотя ребята были неизменно добры ко мне, они меня практически не замечали, и в отсутствие Макграу я успевал забыть, как звучит мой собственный голос. Если же мужчины обращались ко мне напрямую, типичный диалог происходил примерно так: Джо Ди смотрел на меня. Я смотрел на него. Он смотрел на меня еще пристальнее. Я продолжал не сводить с него глаз. Наконец он спрашивал: «С кем сегодня играет „Уайт Сокс“?» — «С „Рейнджерс“», — отвечал я. Он кивал. Я кивал. Конец диалога.

Скучая по Макграу, я начинал думать и о маме, которой мне тоже все больше и больше не хватало. Я смотрел на океан и пытался представить, что она сейчас делает. Междугородные телефонные звонки были ей не по карману, и мы обменивались звуковыми письмами, записанными на кассеты. Я проигрывал ее кассеты снова и снова, анализируя ее голос в поисках признаков стресса или усталости. На последней кассете голос ее звучал радостно. Слишком радостно. Она сказала, что взяла напрокат диван с красивым коричнево-золотым узором — никаких лиц отцов-основателей. «Раньше у нас никогда не было дивана!» — гордо сказала она. Но я переживал. А что, если диван нам не по карману? Что, если она не сможет вносить платежи? Что, если она начнет тыкать в кнопки калькулятора и плакать? Что, если меня не будет рядом, чтобы отвлечь ее шутками? Я не буду переживать из-за того, чего никогда не произойдет. В Джилго моя мантра почему-то не работала. Беспокойные мысли быстро настигали меня. Почему я здесь? Я должен быть в Аризоне, помогать матери. Возможно, прямо сейчас она едет на машине через пустыню и поет. С каждой новой волной, ударяющейся о берег, в моей голове рождалась очередная невеселая мысль.

Чтобы отвлечься, я повернулся к мужчинам. Дядя Чарли был расстроен.

— У меня сегодня мысли в голове путаются, — сказал он, кладя руку на висок. — Этот «ворди-горди», будь он неладен, меня озадачил.

— Кто такой, черт подери, этот «ворди-горди»? — спросил Бобо.

— Ребус в газете. Там дается идиотская подсказка, а ответ должен состоять из двух слов, которые рифмуются. Как, например, чижик-пыжик или ванька-встанька. Это детская игра. Первый ребус я разгадал. Машина Джейн. «Хонда» Фонды. Но вот остальные — я не знаю. Должно быть, я страдаю острой самбуковой мозговой недостаточностью.

— И легким водкитом.

— Это хроническое состояние.

— Ну-ка, прочитай нам один.

— Ладно, — согласился дядя Чарли. — Давайте посмотрим, насколько хорошо у вас котелки варят. Кухонный прибор Ричарда.

Бобо закрыл глаза. Джо Ди ковырял палкой песок. Кольт чесал подбородок.

— Вот долбаные ребусы! — воскликнул Бобо. — Жизнь и без того достаточно запутанная штука.

— Миксер Никсона, — сказал я.

Тишина окутала нас, как тень. Мужчины смотрели на меня во все глаза в оцепенении. Если бы заговорил Уилбер, они бы меньше удивились. Даже Уилбер выглядел озадаченным.

— Во дает пацан, — хмыкнул Кольт.

— Черт возьми, — подтвердил Бобо.

— Прочти ему еще один, — попросил Джо Ди свою мышку. Прочтиемуещеодин.

Дядя Чарли посмотрел на меня, потом снова в газету и прочитал:

— Потрясающий Гарри.

Я подумал и предположил:

— Супер Купер?

Мужчины вскинули руки вверх и заулюлюкали.

Именно в тот день все переменилось. Я всегда думал, что должен быть какой-то пароль, чтобы войти в этот мужской круг. Паролем стали слова. Владение языком легализировало меня в глазах этой компании. После того как я разгадал ребусы «ворди-горди», я перестал быть для них просто талисманом. Конечно, они не вовлекали меня в каждый разговор, но перестали относиться ко мне как к чайке, которая случайно к ним забрела. Из призрака, которого едва замечают, я превратился в реального человека. Дядя Чарли уже не подпрыгивал всякий раз, когда обнаруживал, что я стою у него за спиной, и остальные мужчины стали приглядываться ко мне, общаться со мной, учить меня чему-то. Они научили меня ловить крученый мяч, правильно замахиваться бейсбольной битой, делать спиральную подачу, играть в покер. Они показали мне, как пожимать плечами, хмуриться и по-мужски относиться к жизни. Теперь я умел правильно стоять и знал, что осанка мужчины — это его философия. Меня научили говорить «…твою мать», вручив мне это выражение, будто перочинный нож или хороший костюм — атрибут каждого парня. Теперь в моем арсенале было много способов, как с помощью «…твою мать» ослабить гнев, испугать врагов, сплотить союзников, заставить рассмеяться даже тех, кому не до смеха. Меня научили произносить это выражение с силой, со значением, даже с изяществом. Зачем кротко спрашивать, как дела, говорили друзья дяди Чарли, когда можно спросить «Как жизнь, мать твою?». Они продемонстрировали много словесных рецептов, в которых «…твою мать» было основным ингредиентом. Бургер в Джилго, например, оказывался в два раза вкуснее, если, заказывая его, сказать: «Мне Джилго-бургер, мать вашу».

Все, чему мужчины научили меня в то лето, попадало под пространную категорию «прочее». Я знал прочее. Но позже понял, что этого недостаточно.

Кроме периодических уроков, ребята давали мне задания. Они посылали меня в Джилго за выпивкой и сигаретами, или просили почитать колонку Джимми Бреслина в газете, или отправляли в качестве своего агента к одеялу, на котором загорали привлекательные девушки. Я наслаждался этими заданиями как возможностью оправдать их доверие и мгновенно бросался выполнять. Например, когда в Джилго шла игра в покер, вечной проблемой был ветер, поднимающийся от воды, и в мои обязанности входило придерживать карты и ставки на одеяле. С этой задачей лучше всего справился бы осьминог, но я справлялся, и когда карту сдувало, я летел за ней. Я до сих пор с гордостью вспоминаю выражения на лицах мужчин, когда я пробежал пятьдесят ярдов в погоне за бубновым валетом и схватил его как раз перед тем, как он чуть не улетел в океан.

Проснувшись, я увидел темное небо не по сезону холодного июльского дня. Никакого Джилго. Я лег на «двухсотлетний» диван и открыл «Минутные биографии». Однако дядя Чарли, проснувшись, велел мне одеваться.

— Джилго? — спросил я.

— Неверно. «Метс», «Филлис». Два матча.

Меня повысили.

Хотя сама поездка на стадион «Шиа» была и без того удивительным событием, дядя Чарли разрешил мне надеть одну из его бейсболок. Я выбрал зеленую, цвета лайма, с лентой из шотландки, и встал у зеркала, восхищаясь собой, поворачивая козырек так и эдак, пока дядя Чарли не сказал, что пора идти.