Возлюбленная тень - Юрий Милославский

– Девочки приехали поступать в театральный. Да, девочки? – спросил смелый и половонаглый Витька.

– Никуда мы не приехали, – ответила сердитая от синего пятна на лбу девочка-атомная война.

И тогда вмешалась Томка Мищенко с глазами почти круглыми, но превращенными «Стеклографом» в длинные, не верящая в свои русые и потому спаленная осветляющим шампунем.

– Ну, Танька, чего ты брешешь, притыренная? То она стесняется: я два года на плиточном работаю, а они ко мне в гости приехали с родины.

– А издалека? – Леню перетянуло по животу, и голос его, поставленный на театре, свалился в поджелудочную железу.

– То вы спрашиваете, откудова они приехали? – перевела Томка. – Из Золочева.

– А что вы в Золочеве-то делаете, девочки? – спросил циничный Витька, всеми интонациями давая понять, что его на самом деле интересует.

Вторая атомная война была веселее:

– Лампочки матом кроем.

Стало актерам неуютно от непонятности ответа, – даже как-то пожалели, что приступили к кадрежу наглых чертих.

И снова Томка их пожалела, засмеялась во все свои светлые зубы, вытолкнула кончик языка, где таился леденчик «Дюшес».

– Они там на «Электросвете» работают, лампочки красят таким белым, получаются матовые. А вы что подумали? – и смеется, смеется.

Кафе «Родничок» было и в самом деле оборудовано водяной струйкой в разноцветной поддельной гальке. Туда повел Леня Поляков Томку Мищенко; атомные войны укатили домой – лампочки нецензурно обзывать, – а Витька Пономарев для Томки не годился: длинный, бурый и курносый, он чертих не признавал.

Леня Поляков так долго и тщательно строил свою биографию на том, что впервые поимел бабу в одиннадцать лет – даже сам с этим примирился. Но Томку он твердо решил трахнуть не воображаемо: она в первый же вечер целовалась и зажималась по-всякому. Однако до Нового Года – пять с половиной месяцев! – никакой возможности найти хату не представлялось, а в подъезде или на вылазке – без подготовки, кровати, музыки – Леня не мог: раз-другой попробовал, – и, кроме неугасимого стыда с тяжкой фиксацией, ничего не получилось. С тех пор Леня стал осторожен, не доводил дело до крайностей, после которых никакие дальнейшие встречи были для него немыслимыми.

Томка жила в общежитии, куда Леня заходить (и подходить вплотную) опасался: возле почти круглосуточно стояли, – а некоторые прорывались внутрь, – жуткие люди, прямо на улице пьющие из бутылок, угрожающие смертью охраннику: искали, находили, наказывали неверных – подруг… Леня только по чужим приключениям знал, что происходит вокруг и в толще этих приплюснутых серокирпичных либо шлакоблочных домов, где поселяется рабочая молодежь, – и вполне ему было достаточно доопытного знания. Поэтому, когда Томка позвала его в гости: «Девчонки наши не верят, что ты артист», – насочинял что-то судорожное. А Томка все понимала. За три дня до приглашения она обошла всех самых опасных из стоящих и прорывающихся: предупредила, что к ней в гости придет человек, и если его тронут, то она пойдет в милицию – скажет, кто ее и Наташку Храпову на октябрьские праздники изнасиловал. И был острый скандал, и поругалась Томка со всеми участниками прошедших и забытых октябрьских праздников – даже с Наташкой Храповой: «Ты, Томка, говно! ты ж сама всем подставляла. И еще реготала!» – а все впустую. «Я понимаю, Ленечка, тебе там неинтересно будет. Правильно, и не надо тебе ходить. Это я, дурная, придумала»…

А к Лене домой?

Мама скажет: «Проститутка уличная», – разумеется, не в лицо, но скажет, и папа – хронический больной. В любом случае – куда они денутся вечером: мама до работы едва доползает, папа – только днем у подъезда на скамейке сидит. И нервно в квартире, горько, неутешно: жизнь от скорой помощи до районного врача.

– Ленечка, Ленечка, я тебе одну книжку хочу подарить, – радуется снизу вверх маленькая Томка.

– Спасибо, малышка, – так Леня Томку называет.

Книжку написал поэт Эдуард Асадов, называется «Галина» (поэма), украдена из библиотеки ДК Строителей.

– У нас девки прямо уссыкались, когда читали. Ой, она у тебя, наверно, своя такая есть? А я надписала…

«Моему дорогому Ленечке от твоей Томки Мищенко». Число, год, город.

– Нет, у меня таковой не имеется.

– А чего же ты смеешься? Она плохая, да? Она очень плохо написанная?

– Главное, чтоб тебе нравилась.

И объяснял Леня Поляков, что хорошие стихи пишут Вознесенский, Рождественский, Ахмадулина, приводил примеры. Томка после этих примеров раскритиковывалась со всей комнатой своей, быстро-быстро доставала из сумки ссуженную Леней брошюру – и начинала читать его всегдашнее: «Рок-н-ролл – об стену сандалии! Ром в рот! Лица как неон…»

– В рот. Очень красиво.

– Тю на тебя, Наташка! Каждый понимает в меру своей испорченности! У кого что болит, тот о том и говорит!

Но не вечно же ругаться из-за стихотворений? Не вечно. Все полегли по койкам, за окном воют мальчики, а Танька Ус немного умеет играть на гитаре: три аккорда, под любую песню годится.

Один лишь мальчик в углу стоит,

Его девчонка с другим кружит.

Она кокетлива,

Ко всем приветлива,

А он ревнует, ревнует и молчит.

– Тамарка, он тебя уже?

– Ото оно и все, что вам интересно!

Не плачь, мальчишка. Бросай грустить.

Таких ведь подлых нельзя любить.

Сегодня с этим,

А завтра с третьим —

И так проходит молодая жизнь.

И вместе:

Он взял у негра бокал вина

И залпом выпил его до дна.

Пиджак накинул

И зал покинул,

И поглотила его ночная мгла.

– Томка, а чего у тебя трусы на жопе грязные, аж противно.

– Как собака вредная. То я еще утром в заводе на ящик села, а он в цементе.

– Артист увидит – разлюбит.

– Кто б, ото, говорил – только не ты, Светка! Сама как туалет… Как в том анекдоте: твои чулки в угол поставить можно, не упадут.

– Рокенврот, рокенврот, никто замуж не берет.

– Девуленьки вы мои роднюсенькие, не надо, ладно? Головка болит…

Скажи, Господи, где еще на свете можно с девочкой полгода гулять и не трогать? Только в России и в сопредельных ей союзных республиках, заслуженным артистом которых был избран В. С. Столяров. Не во всех республиках, не во всех городах и поселках, – но можно.

Что есть любовь?

Такой вопрос задает интересующимся покойный профессор Зигмунд Фрейд. И отвечает – устами своего русского переводчика, д-ра Я. Коган: половое влечение, заторможенное в смысле цели. С точки зрения психологии – замена «Я-Идеала» объектом влюбленности. Чем сильнее заменишь – тем сильнее влюбишься.