По велению рока. Сборник рассказов - Павел Криков

раз, самую последнюю свою песню. Сейчас он слышал, как бьётся его собственного сердце – ведь в тронном зале стояла гробовая тишина…

Сторг – Немёртвая голова

Сломанный нос или судьба

Придорожная таверна была битком набита народом, впрочем, как и все гостиницы, постоялые дворы и ночлежки на пути в Длор. Вдоль тракта горели костры – сотни и сотни маленьких огоньков согревали тысячи озябших, израненных творящимся ужасом, сердец.

Местные жители не знали, как отбиваться от нагло и не прерывно прущих беженцев. Им, то воды испить, то хлеба продать, а как поехали таны знатные – отобрали последние запасы. Вельможи пришлые, а рожи у всех наглые, будто тут вскормленные.

Край скудел на глазах, ещё несколько недель назад люди были может и не счастливы, но и не то, чтобы всем довольны, но худо-бедно справлялись и на улыбки, да радости времени хватало.

Нынче же все осерчали, озлобились. Крошку кто обронит, ногой раздавит и в грязь втопчет, чтобы ни мышам, ни птицам не досталось. Скольдовцы приехали оттого, что мол, орды силы нечистой на их земли пришли, да такие лютые, что отважные витязи, побросав топоры, бежали, сверкая пятками…

Помимо прочего люда в «Сломанном носе» – трактире, стоящем прямо у дороги, отдыхали два знатных семейства Ирвенов и Малгоров. И те, и другие сидели поначалу тихо, но на широкую ногу. Они заказывали за свои столы всё, что было у хозяина: вино, мёд, свинину, дичь с овощами-фруктами, и всего этого столько, что не съесть им, даже если до послезавтра сидеть будут.

Простолюдины, ещё не пропившие голову от горя, старались унести её на шее и тихо, не толпясь покидали трактир.

Господа из благородных, знатных домов, вошедшие в особое состояние души, стали громко говорить, привлекая внимание другой семьи. Пьяные слова заставляли вскипеть и без того, разгоряченную спиртным, кровь, из ножен выскочили клинки.

На девять нетрезвых Ирвенов приходилось ровно девять таких же молодых и неопытных Малгоров. Ситуация была патовой. Столы, а с ними и яства повалили на пол. Они стали чертой, которую пока не пересекли ни одни, ни другие. В воздухе запахло грозой, даже самые отчаянные пропойцы, не относящиеся к благородным семействам, теперь поспешили покинуть кабак. Так поступили все, кроме одного.

Высокий, даже, пожалуй, очень высокий и худощавый старик в чёрном балахоне сидел в самом углу заведения и пил, как ни странно, воду и с интересом наблюдал за происходящим.

Похоже, что эта стычка могла бы закончиться миром, никто из господ не желал умирать, иначе бы они погибли раньше, пытаясь защитить свои земли. Но господа не могли просто так пойти на мировую в присутствии старого забулдыги.

Гремер сделал несколько шагов к столу невозмутимого гостя, который, казалось, не обращал на него никакого внимания, что ещё больше раззадорило парня. Небрежно махнув рукой, он сбросил на пол кувшин, который с характерным звуком разбился вдребезги, вызывая одобрительные ухмылки членов семьи, а затем грубо выхватил из руки незнакомца кружку, зачем-то понюхал содержимое и брезгливо выплеснул его в лицо нищего.

Но и этого Гремеру показалось недостаточно. Ударом ноги юноша выбил из-под деда табурет, и тот, потеряв равновесие, упал на пол. Раздались короткие смешки. Гремер наклонился к самому уху упавшего человека и злобно зашипел:

– Убирайся отсюда, грязное животное, пока я тебя не прирезал, как свинью!

Старик, молча, встал и, сопровождаемый злобными взглядами, покинул «Сломанный нос».

На улице дул ветер и начинал накрапывать лёгкий дождик. Боги опять чем-то недовольны и то ли льют слёзы, то ли плюют на людей с небес. Седовласый человек накинул на голову капюшон и, не спеша переставляя ноги, облачённые в старые драные сапоги, стал нещадно месить ими грязь, двигаясь вдоль дороги на северо-восток.

Он шёл и шёл вперёд, мысленно прибывая где-то глубоко внутри своего сознания, не замечая почти ничего вокруг. Дождь усиливался, огоньки вдоль дороги быстро гасли, а залётные путники ютились под кронами деревьев.

Сторг свернул с пути, устремившись под пышную, весеннюю листву. Ему не нужна была компания и проблемы, связанные с ней. Старик углублялся в лес, с каждым шагом удаляясь от оживлённого тракта. Ему показалось, что он уже достаточно далеко ушёл, как вдруг, среди шума капель, осыпающих живую крышу, зазвучали аккорды струнного инструмента.

Медленная, печальная мелодия, будто мотылька на свет манила к себе высокого старца.

Плачет небо в такт сердцу моему,

Как ночь мне скоротать совсем здесь одному?

В кошеле ни гроша, во рту нет ни крошки,

Видать, помру сегодня, откину здеся ножки…

Под перебор струн звучал печальный монолог или скорее песня рыжего, покрытого веснушками парня лет двадцати. Лёжа на спине, задрав ноги на дерево и подперев его пятой точкой, он естественно не заметил приближения старика.

– Интересно, значит, ты, умираешь с голоду и лежишь тут, задрав ноги?

Рыжий всполошился, мгновенно занял позицию ногами вниз, визгливо заявив:

– Денег нет! Живым не дамся!

– А мне и не надо ни того, ни другого. Я услышал музыку, мне она понравилась, вот и подошёл поближе.

Паренёк, присмотревшись и разобравшись в ситуации, сразу же занял эффектную позу, как бы выражая своё превосходство юности и силы, каким-то непостижимым образом, вписывая в эту картину лютню.

– Значит так, старый, меня зовут Мавелс или Мавелс-рыжий. Я лучший бард северных земель, играл даже в царском дворце, пока его не заняла нечисть и не съела, или что она там делает с дворцами-то? Не важно! Автор таких песен как «Лю-ли-ля», «Ведьма и дом»…

– Да ну?! Ни разу не слышал. Может сыграешь что-нибудь из этого…

Брутальный рыжий бард ответил с ноткой горечи:

– Жаль разочаровывать тебя, старик, но Мавелс никогда не играет бесплатно!

При этом он сделал странный жест, вскинув правую руку, будто раздавив нечто в ладони.

– Хм… Ну, а вот, скажем, яблоко стоит твоей песни? Или я могу просто уйти и, скажем, сам съесть яблоко.

Рыжий сглотнул тут же выступившую голодную слюну.

– За яблоко я спою тебе только один раз. Нынче… Нынче я очень нуждаюсь…

Старик извлёк из своей хламиды фрукт и бросил его барду всех бардов. Несколько ударов сердца стоял хруст, затем на землю упало лишь несколько семечек и короткий хвостик в придачу. Утерев довольное лицо, музыкант пробежался по струнам и затянул песню:

Я сказки не верил и темноты не боялся,

Пока однажды с нею я не повстречался.

Глубокий лес, худа избушка,

Оттуда чей-то голос, по-видимому – старушка.

Шагаю ей навстречу, желаю постучать,

И вдруг всё понимаю