Родительный падеж - Мила Иванцова

Пошел дождь, а Маши все не было. Сервантес достал все необходимое для подготовительных работ — ведь прежде чем наносить рисунок, надо идеально выровнять поверхность, загрунтовать, отшлифовать где нужно, нанести фоновую краску. И даже если они до сих пор не определились с рисунком, подготовительный этап никто не отменял.

Маша зашла в двери гаража под черным зонтом, промокшая насквозь.

— Вот так попала! — сказала девушка, и нельзя было понять, возмущается она или извиняется.

— А зонт у тебя дырявый, что ли? Чего ж ты такая мокрая? — сочувственно спросил Сервантес.

— Да нет! — Маша помотала головой, и капли разлетелись во все стороны с ее белых волос. — Зонт мне только что отец дал, чтоб я добежала от офиса до вас, а перед этим я шлепала по лужам от метро.

Леся выхватила из торбы цифровик и дважды щелкнула мокрую Машу — с поднятым, а затем с опущенным зонтом — и на ее удивленный взгляд сказала:

— Ты сейчас такая интересная, как из фильма «Шербурские зонтики»! — На что Маша отреагировала сдержанно-позитивно, а Леся сочувственно предложила: — Тут есть чайник, заварка, давай поставлю, согреешься.

— Неплохо бы, — ответила Маша, усаживаясь за руль своей машины.

Леся с Сервантесом переглянулись, но ехать хозяйка никуда не собиралась. Она включила приемник, вытянула из сумки приличного размера косметичку, повернула к себе зеркало заднего вида и начала вытирать под глазами потекшую тушь.

Леся включила электрочайник и достала из своей торбы купленный по дороге рулет с вишневым джемом. Сервантес возился с инструментами, проверял аэрограф после вчерашних Лесиных прописей и мечтал оттянуть тот миг, когда Маша спросит, какие есть предложения по рисунку. Он готов был нарисовать по ее просьбе и черта с рогами, лишь бы угодить, но Леся была права, покритиковав Машины идеи.

«Конечно, нарисовать можно что угодно. Но это же не картина, которую, в конце концов, можно забросить на антресоли. Автомобиль — вещь утилитарная и имиджевая. И зачем вкладывать столько сил и времени в то, что может потом повредить имиджу любимой девушки?» — подумал Сервантес и вдруг поймал себя на последних словах. Щеки парня вспыхнули, будто кто-то мог его подслушать. Но девушки уже колдовали вдвоем возле чайника и ничего не заметили.

— Маша, можно тебе предложить мою куртку, пока твоя немного просохнет? — спросил он, набравшись храбрости.

Маша зыркнула на Лесю, та сдержала смех и моргнула, показывая, что грех не согласиться. И эффектная блондинка с восстановленным безупречным макияжем царским кивком разрешила.

Тут Леся чихнула в кулак, а может, то был хитро замаскированный смешок.

Маша грациозно, как на подиуме, а не в гараже, сняла свою мокрую ветровку и протянула Сервантесу. Тот на миг завис, будто компьютер, перед которым одновременно поставили слишком много задач, ведь он как раз держал двумя руками свою куртку и хотел накинуть ее на плечи девушке.

Тут Леся «чихнула» еще раз, а Маша, протянув Сервантесу свою куртку правой рукой, левой взяла сухую. Парень опять вспыхнул, чего Леся за ним никогда раньше не замечала, развернулся и пошел по гаражу искать, где бы развесить промокшую одежду заказчика. За его спиной девушки «чихали» по очереди.

Над эмалированными чашками уже поднимался пар, Маша достала из сумочки конфеты и положила их на покрытый клетчатой клеенкой стол, а Леся сняла обертку с рулета.

— А нож у кого-нибудь есть? — спросила Маша.

— А как же! У художников всегда есть нож! Они имеют дело с карандашами, а те ломаются или тупятся, — ответила Леся, порылась в торбе и достала из нее красный швейцарский раскладной ножик с белым крестиком на корпусе. Она открыла лезвие и начала ловко нарезать рулет левой рукой.

Маша округлила глаза и замерла.

— Оп-па! Так это ты?! — потрясенно произнесла она. — А я со вчерашнего дня думаю — ну откуда я тебя знаю?!

Леся оторвалась от рулета и посмотрела Маше в глаза, прокручивая в голове все возможные комбинации, ведь она и сама уже хотела спросить у девушки, не встречались ли они раньше.

— Ну? Говори уже! — с нетерпением сказала Леся.

— А кто всю ночь пилил этим махоньким ножиком, да еще левой рукой, хлеб и колбасу и делал бутеры бойцам помаранчевого Майдана?!!

Леся хлопнула себя правой ладонью по лбу.

— Блин! Точно! Точно! В Октябрьском дворце!!! Но… Маша, да ты ж тогда была не блондинка!!!

— Ага! — заржала Маша так, как блондинкам не пристало по статусу, и по-пацански ткнула Лесю кулаком в плечо. — У меня тогда было каштановое каре!

— И оранжевый шарф! — засмеялась Леся. — Вот как ты меня надурила! А я ж вижу — ну что-то такое… из прежней жизни…

Сервантес, повесив Машину куртку на радиатор, стоял и смотрел на девушек. И обе в этот миг казались ему такими похожими, простыми и родными.

— Сервант! Ты даже не представляешь! Мы ж там всю ночь…

— Кстати, а почему я не помню тебя? — нахмурив брови, спросила его Маша. — Ты что, был в оппозиционном лагере?

Сервантес смутился, а Леся ответила за него:

— Нет. Все было еще печальнее: его именно тогда скрутил аппендицит и мы бегали то на Майдан, то к нему в больницу — носили передачи и рассказывали новости, а еще дурили его маму, которая звонила, вся в волнениях, из Николаева.

— Леся, а как же мы друг друга не узнали?

— Да вот… Уставшие очень были, да и народу ж ого-го перед глазами тогда прошло — кто погреться заходил с Майдана и поесть, кто поспать, а кто еду приносил.

— Да-да! Помнишь, деревянный парапет гардероба был весь уставлен разными продуктами, которые киевляне приносили подкормить приезжих.

— Ага. А люди плотно лежали и спали одетыми на полу на подстилках, матрацах, карематах посреди Октябрьского дворца, окруженные элегантными фигурными стульями и диванчиками, обитыми бордовым бархатом.

— Да-а-а, полумрак, бархатные шторы, колонны, белая лепнина — и люди, спящие на полу, а кто поспал — осторожно переступает через лежащих и идет к выходу или поесть. Такое только в кино теперь можно увидеть. Сейчас все это вообще вспоминается как нереальное, — вздохнула Леся, а Маша пожала плечами и развела руками.

— Так народ часто не поднимается. Накипело, — вздохнул Сервантес.

Девушки переглянулись и снова прыснули со смеху.

— А вы вообще, юноша, — опять строго произнесла Маша, — напишите объяснительную и приложите выписку из истории болезни, почему это, когда хрупкие девушки кормили повстанцев, вы ели больничную кашу!

Но стекло между Сервантесом и неприступной капризной клиенткой уже с треском разлетелось, и парень улыбался от уха до уха, осознав, что заказчица — блондинка не натуральная.

— Да какая уже сегодня разница, кто и где был? Жизнь продолжается, кто-то снова перетягивает канаты, а мы разрисовываем тачки, — ответил Сервантес миролюбиво и прикусил язык, потому что сам вдруг вывел Машу на вопрос о вариантах росписи.