Черная водолазка - Полина Санаева

Велосипедист проехал, чиркнул фонариком, девушка засмеялась, вдалеке кто-то нещадно буксовал. Как мне не хочется думать, о том, что дальше этой улицы, и вообще, что будет дальше.

В большом городе ты как в бескрайнем море, в маленьком – как на острове. В бескрайних городах волнуются, на островах отдыхают. Сидишь на кухне, смотришь в окно, и кажется, что земля надежно закреплена на трех слонах и черепахе, а пространство закругляется где-то невдалеке, там, где гора, а рядом небо начинает розоветь. Сла́ва маленьким городам. А то от всего бесконечного, типа вселенной и пробок на МКАДе, – голова болит.

В доме сквозняки как на корабле, занавески болтаются, и кажется, что где-то наверху должен быть тугой упирающийся парус. А море лежит в двух шагах от меня и молчит. Ни запаха, ни шума прибоя. А пограничники бдят. Настоящий военный корабль зависает на горизонте и всем своим видом показывает, что Каспийское – настоящее море, а не какое-то там озеро из учебника географии за 5-й класс.

В сумерках под окнами люди идут с пляжа и разговаривают обыкновенными человеческими разговорами. Эти разговоры укачивают и щекочут. Хочется пропустить эти разговоры сквозь себя, пусть струятся, убаюкивают, помогают абстрагироваться. Когда рядом не торопятся и делают что-то необязательное – играют в нарды, катаются на моторках или едят арбуз, то скорость падает и у тебя. И легко удержать ногу подальше от педали газа.

Тротуар на главной улице города в пятнах тутовника, и он сыплется и сыплется как апельсины в Испании, и угрожает белым футболкам, пацаны объедают его с веток. Все гуляющие обвешаны детьми и разговаривают не по телефонам, а друг с другом. В небе толпятся стрижи, их так много, что они задевают друг друга крыльями. Перед рестораном стоят платаны в кадках, лондонская телефонная будка светится на углу. Так неожиданно.

Я вижу, что под скамейкой сидит кот, и понимаю, как давно не видела котов самих по себе, без ошейника, зато с яйцами.

Темнеет рано, быстро и сильно. Над морем первозданная непроглядная темень, какой никогда не бывает в мегаполисе. Небо бархатное и близкое. Сейчас надо мной именно тот участок неба, под которым я чувствую себя в безопасности. Большой ковш можно схватить за ручку, то, что я считала Сириусом, оказалось Венерой, зато на привычном месте. Воздух влажный и густой, как бульон с комарами. Пахнет фумигатором и жареной рыбой. Хочется на берег, но ночью там невозможно, комары подпрыгивают и с разбега сквозь кожу впиваются в нервные окончания.

У меня отпуск. Хочется пить каждую минуту с маленькой ложечки. Хочется на ручки к великану. Хочется купить сеточку с детским ведерком и набором разноцветных пищалок в виде синего бегемота, желтого осьминога и малиновой морской звезды, расставить их ближе к прибою и больше никуда не ходить.

Среди ягод нашла смородиновый листок, отложила, чтобы заварить чай.

Самое лучшее в любви начинается, когда, попробовав что-то там рвать много раз, много раз решив, что вот с этим, этим и этим – невозможно мириться, а вот это – вообще убивает, садишься на чемодан в прихожей и понимаешь, что никуда не сбежишь, и никакой новой жизни не будет, и не нужна она, новая. Что пусть он будет такой, какой есть, каким может быть, каким умеет, что все равно больше никто не дает тебе счастья. И вот самое лучшее в любви начинается, когда после всего этого ты можешь обнять человека и понять, что ничего не кончено, и будет ли продолжение – неизвестно, и что это не важно.

Если в этот момент засмеяться, потом – ничего не страшно.

Потом может оказаться, что счетчики сломаны, что у радиации, которую все боялись, вполне человеческий уровень, и яблоки родятся, и коровы доятся, а те, кто уехали, – уже жалеют и возвращаются.

Я знала, что любовь – это совсем отдельно от всего. Что можно умом все понимать и жить вразрез этому пониманию. Но как то не относила все это к детям. Которые все делают не так, все врут, все забывают, растут не такими, какими должны бы под моим чутким…

И если меня нет, не едят полезного, не читают хорошего, не чистят зубы, не понимают ответственности, ходят босиком, лохматые, в соплях, и это невозможно уже каждый день спрашивать про английский. И много раз решив повоспитывать, много раз обидевшись, применив дисциплинарное, которое не подействовало, приходишь ночью с работы и, сделав триста дурацких замечаний про грязные трусы и огрызок под подушкой, перестаешь бороться. Умываешься, ложишься, а они тебе в оба уха шепчут про разные глупости, про нитку в пупке, про царапину (невидимую) на ладони, про выпавшую ресницу…

Короче, самое лучшее в любви – перестать ждать, перестать воспитывать, обнять и почувствовать, что остальное не имеет значения, и власти над тобой не имеет.

Вчера ночью долго брызгала водой свой фикус в подъезде. В новую квартиру он не влез, потому одиноко стоит на площадке. Напрасно излучает фитонциды.

Потом поливала всякие цветы в длинном кашпо – оно тоже со старого балкона и тоже украшает мою лестницу и мою городскую жизнь.

Потом поднималась с лейкой по ступенькам – пальцы в земле испачканы – и представляла, что иду по тропинке из сада в дом.

И будто кругом стоит мир, ночь и природа.

А сегодня варила компот из смородины, которую Гас привез из деревни + яблоки с рынка и нектарины из супермаркета. Но я притворилась, что не знаю, что яблоки, может, в нашем же парке собрали, а нектарины созрели в грузовике по дороге из Испании и вообще неизвестно, что в них там кололи и чем красили.

Я притворилась, что они тоже из моего сада, того же самого по которому я шла вчера вечером. Такие вот бессмысленные городские летние дела.

Мне казалось, настанет лето, дети уедут, в доме установится тишина, и я приведу в порядок свои дела и свои мысли.

Соберу и поточу цветные карандаши, что валяются по всему дому – под ковром и за диваном. Это очень медитативно – собирать и точить кучи цветных карандашей.

Думала, научусь наконец печь блины и тесто буду мешать неспешно, деревянной ложкой и обязательно по часовой стрелке. Так старая грузинка говорила, с которой моя тетя в Тбилиси на одной кухне готовила. В старом доме с верандами на улице Чонкадзе. Грузинка научила мою тетю печь бисквит и говорила, что тесто мешают только по часовой. И ни в коем случае не на сквозняке, а белки взбивать в идеально сухой посуде. Только так. В спешке учебного года и прочих буден мы не соблюдаем стародавних правил, вот я и думала – хотя бы раз соблюсти.