В тенях империи - Игорь Прососов

– Они на государыню поклеп возводили! Вы – офицеры, вы – поймете…

– Какой такой поклеп? – навострил уши урядник.

Свобода слова свободой слова, но порицание действий и личности царствующей особы – штука тонкая. Уж больно часто переходит в подсудные побуждение к восстанию и агитацию супротив державы.

Паренек с перебитым носом вмешался:

– А что, скажете, Ее Величество справляется? Поймите правильно, не хочу сказать ничего дурного…

– Но говорите, – по-плохому мягко поторопил я.

– В мире – бардак. Вот, скажем, Кирилл Прокофьевич, он, – произнес парнишка с придыханием, – справился бы лучше. В такие дни на троне нужен… – он произнес слово. Показалось, слух подводит.

Переспросил. Одурел.

…В «Шабле» тихо и темно. Только мы там и сидели. Я не видел оцепления, когда заходил. Скорей всего, его и не было. Просто чуял народ православный – не то время и не то место, лучше стороной обойти.

– Они считают его святым, – с ненавистью произнес я, уставившись в тарелку с остывшей мачанкой. – В прямом смысле. Троюродного брата Ее Величества. Не имеющего никаких прав на престол. Дурость какая, право слово!

– Отчего же? – мягко спросил Владимир Конрадович. – Разве вы, голубчик, не слышали – «в своем отечестве пророка нет»? По профессии хирург, по призванию теолог, пару лет провел трудником на Соловках… Очень интеллигентный, тихий юноша. Отчего бы и не оказаться ему святым? Но вы не о том думаете.

– О чем же мне следует думать?

– О возможной смуте и том, что последует за ней, – грустно покивал Шталь седатой головой. Он был похож на неуклюжего мишку – вот только нет-нет, да проскальзывало что-то неуловимо хитрое, масляное в кошачьих глазах старого беса. – Люди волнуются. Боярская Дума, то бишь Кронин-подлец с прихлебателями предложили компромисс… Терпеть не могу компромиссы, но Ее Величество согласилась на него. Чтобы унять раскол в обществе. Она не замужем, а статус соправителя уймет горячие головы. Да-с.

…В сердце что-то разорвалось. Ничего перед собой не видя, нащупал кружку, отхлебнул… Чуть полегчало.

Совсем чуть.

В конце концов, я разве мог на что-то претендовать? Видевший ее в общей сложности пару часов с гаком?

…И правда, на что? Вспомнилось. Давно это было. Недавно – душа зажить не успела. Не заживет. Никогда. Теперь точно.

Марс. Святосилуанск. Погоня. Ощущение, что мир вокруг рушится. Я, тогда еще банальный флотский офицер, случайно угодивший промеж жерновов большой политики, уходил от погони. И повстречал в обычном вагоне маглева девушку, что умела смеяться дождю.

Повстречал, чтобы влюбиться с ходу и навсегда за какие-то жалкие минуты. Счастливые минуты, потому что за ними не чувствовалось предопределенности и безнадеги.

Двумя неделями позже, когда пришло время разбора полетов и подсчета трупов, выяснил – той девушкой была наследница инкогнито.

И потом, когда после столкновения с постчеловеками на Тритоне вместо ожидаемого строгача с понижением получил лично от государыни понимание и… нет, не индульгенцию, лучше – одобрение действий и добрую беседу, чувство только окрепло.

Совершенно лишнее чувство, что убивало меня сейчас.

– Это, – сообщил я вполне спокойным голосом, – действительно представляется разумным решением.

– Знаешь, дражайший олух, в твоей Авениде скоро станет по-настоящему интересно, – невпопад сообщил Старик. – И как ты так умудряешься вечно оказываться в центре событий? Инструкции – по обычным каналам. А сейчас пойду. Видишь, Анечка уже подпрыгивает, ей не терпится скормить меня людоедам из промышленного комитета. Гуляй, пока молодой, все оплачено.

Он тяжело поднялся – какой-то посеревший и вдруг постаревший.

– Подождите, – сказал я. – Что это было?

– Мог старик просто поделиться тревогами? – со вздохом оглянулся он, будто колеблясь.

– Нет. Уж простите. Вы – не могли.

– Верно. Помнишь, с чего начался разговор? Тост за преступление?

– Да?..

– Скажи… те. Вы готовы пойти на преступление? Против державы. Ради интересов Короны.

Горгулья раскинула крыла черного камня, хищный оскал навис над паутиной улиц, зажатых меж невысокими, не более двадцати этажей вверх, башнями причудливой архитектуры.

Светло внизу! Город пылал. Настоящее празднество начнется завтра, но сегодняшняя разминка тоже производила впечатление.

Маски скелетов на танцующих; факелы и фонарики; лихорадочно пульсирующие гитарные переливы – струны вот-вот разорвутся; пот на руках. Крики казнимых на площади преступников почти не слышны.

Почти.

Авенида-де-лос-Муэртос готовилась встретить День мертвых во всей красе. Цветастые стены капища, по какой-то ошибке мироздания называвшегося тут собором, переливались всеми цветами радуги.

Здесь, на высоте, дул прохладный ветер; от смерти отделял всего лишь один шаг за низкий парапет, на котором я стоял.

За спиной послышались шаги. Я медленно поднял бокал и пригубил дурное аргентинское вино.

Латинская Америка. Край machismo… Побольше театральщины и рисовки. Дурной храбрости и ненужного риска. Только тогда тебя тут зауважают.

В чем-то мне это нравилось, хотя и дурно влияло на мой и без того паскудный характер.

– Как вам нравится наше небольшое soire? – тихий, вкрадчивый голос раздался рядом, совсем рядом. – Понимаем, что завсегдатаю балов имперской столицы… О, великая и славная Империя!

Прямо за левым плечом остановился, гад. Известно, кто оттуда вещает. Вспомнилось невольно – его, так сказать, предшественника пришлось самолично пустить в расход. Уж больно стал нагл, дело иметь невозможно.

Если захочет отомстить… Чуть подтолкнуть – и прости-прощай, «сеньор третий секретарь»!

В переводе с дипломатического на русский – не особо скрывающий свою профессию резидент.

– Вино дурное. Обстановка мрачная, – коротко охарактеризовал я.

Мы смеемся.

Местные считают – настоящий мужчина говорит мало. Рублеными фразами. Если только не пытается кого-то оскорбить. Мне это не нравится. Портит настроение.

– Вы вызвали меня, – констатировал агент.

Он мрачен. И он, и я знаем – мы всего лишь попутчики, выжидающие, когда ударить друг дружке в спину.

Оба мы ненавидим Авениду. Это сближает.

Повернулся к нему; спрыгнул с парапета. Он был невысокий, чуть за тридцать, лицо мягкое, воротничок католического священника на полной шее. В руках – стопка небольших дощечек.