Английская портниха - Мэри Чэмберлен

Ее Томаса, ее чудесного, невинного Томаса убили. Неужто отец Фридель попался с ребенком в саквояже? Ада считала его выжившим из ума, но, вероятно, он обо всем догадался. А значит, должен был помалкивать о том, где он нашел младенца. Он бы грудью защитил ее мальчика. Томас был таким маленьким, слабеньким. И совсем не капризным, ни разу не заплакал и даже звука не издал, просто лежал на матрасе и дремал. Может, он родился простачком? И так ли уж плохо, что ему не довелось увидеть все ужасы этого мира?

А Станислас. Сидит себе посиживает где-то там, в Венгрии, Австрии или Германии. Он не мучается, не страдает. Не как она. Не как Томас, его сын. Как он мог бросить ее? И до чего же надо быть бессердечным, бесчувственным! Он наверняка понимал, что ее схватят, знал, как тяжко ей придется. За Адой никогда не водились ни злобность, ни мстительность. Но Станислас был ее возлюбленным. В душе у нее закипала ярость, будто лава в чреве земли, испарениями затмевая разум. Ничего подобного она прежде не испытывала.

Сестра Бригитта вела вечернюю молитву. Ада бесшумно протиснулась к своей койке и опустилась на колени. Спускались сумерки. Может, Томас жив? Отец Фридель отдал его в хорошую семью, добрым людям, которым «процедура Т4», или как она там называется, отвратительна. Они полюбили мальчика, заботятся о нем. Ада закрыла лицо руками и в кои-то веки с благодарностью присоединилась к монахиням, бормоча затверженные мантры, что отвлекают от всяких мыслей. Благословенны скорбящие…

– Sie. – Охранник ткнул в нее дубинкой. – Herkommen. Folgen[26]. – И зашагал к выходу.

Шел он быстро, Аде приходилось бежать, чтобы не отстать. Куда он ее ведет, гадала она. По коридору, на улицу, в предрассветное январское утро. Впервые с тех пор, как она здесь оказалась, Ада вышла из четырех стен. 1942-й год. Она провела в этом приюте почти полтора года, и скоро исполнится год, как родился Томас. На земле лежал снег, низкое небо словно наливалось желчью. Наверное, ее засекли на вечернем свидании с герром Вайсом. Кто-то из охранников углядел, что она прикасается к профессору. Это запрещено. Или же она надоела герру Вайсу и он приказал от нее избавиться, сделать так, чтобы она исчезла, – польки, что работали в приюте, постоянно исчезали.

Они приблизились к грузовику, и охранник велел ей сесть в кузов. Кроме нее, в кузове никого не было. То ли от холода, то ли от страха Аду затрясло сильной болезненной дрожью, так что зуб на зуб не попадал. Откуда-то появились двое солдат, они курили и смеялись. Один из них забрался в кабину, другой в кузов, где сидела Ада; поплотнее запахнув зимнюю шинель, он надел теплые зимние перчатки. Грузовик дернулся и покатил к воротам, а затем выехал на городскую улицу.

Герр Вайс говорил Аде, что их заведение находится в центре Мюнхена. Они ехали по улицам с высокими домами по обе стороны, мимо соборов со шпилями на башнях, мимо больших просторных скверов. Вскоре дома поредели, уступив место полям и деревьям. Ада куталась в безразмерную рясу сестры Жанны, грубая толстая саржа пусть немного, но защищала от ветра; спрятав руки под наплечником, Ада сгибала и разгибала стынущие пальцы на ногах. Миновали одну деревню, другую с квохчущими курами и дымком, клубящимся над печными трубами. Залаяла собака, сорвалась с привязи, бросилась за грузовиком, потом отстала, задрала ногу у дерева, снег под горячей струей таял и желтел.

Куда ее везут? И только ее одну. Без монахинь Ада чувствовала себя потерянной. Сила в сплоченности. Случалось, они брались за руки, она, сестра Бригитта и сестра Агата. Они заботились друг о друге. И не нужно было ничего говорить. Мы понимаем. Каково Аде будет без них? И где она окажется – в тюрьме или где еще похуже?

Впереди замаячили постройки, с виду фабричные. Длинные низкие строения, за ними высокая труба, изрыгающая едкий черный дым. Ограда, ворота, а поверх надпись железными буквами: Arbeit macht frei. Интересно, над чем они тут трудятся, подумала Ада. Труд освобождает. Повезло им. Но не ей, свободы она здесь не увидит. Дорога огибала фабрику. «Дахау», – прочла Ада на указателе, и минуту спустя грузовик затормозил у большого дома с двойными воротами, стоявшего на краю фабричной территории.

Солдат откинул борт грузовика и спрыгнул:

– Runter![27]

Ада выбралась из кузова. Солдат подтолкнул ее к воротам. Другой, тот, что сидел за рулем, распахнул ворота, провел Аду в дом и ушел, заперев за собой дверь. Ада осталась в прихожей, где было бы совсем темно, если бы не круглое окошко, скупо пропускавшее блеклый утренний свет. В полумраке Ада различила подставку с сапогами разной формы и размеров. Черные армейские сапоги до колен, начищенные, сверкающие; две пары женских сапожек, одни коричневые, изящные, другие замшевые с меховой опушкой и на каучуковой подошве. Пара галош и маленькие детские ботиночки. Стены были выкрашены в скучный серый цвет, помещение не отапливалось. От холода и сырости у Ады изо рта шел пар.

Дверь, что вела внутрь дома, отворилась, и в проеме появился очень худой человек. На нем была грязная полосатая куртка с желтой звездой на груди, и он явно забыл, когда брился в последний раз.

– Komm her[28], – произнес глухим безжизненным голосом.

Следуя за ним, Ада вошла в другую прихожую, парадную, просторное квадратное помещение с панелями темного дерева и большим витражным окном над лестницей. Облокотившись на стойку перил, эффектная стройная женщина курила сигарету в длинном мундштуке. Ее платье цвета рубинового портвейна было из шерстяного крепа, отметила Ада, белый поплиновый воротник-матроска оторочен кружевом. Такой элегантности Ада давно не видывала. На секунду ей почудилось, что она верну лась в мир своей мечты, мир воздушной красоты, и она улыбнулась. Женщина выпрямилась и направилась к ней, мягко постукивая каблуками по отполированному паркету.

– Мне сказали, что вы дамская портниха, – заговорила она по-немецки, оглядывая убогое одеяние Ады, и добавила с усмешкой: – Хотя верится с трудом.

– Я портниха, – ответила Ада. Герр Вайс. Из-за него она очутилась здесь. Только он знал о ее прежней профессии.

– Говорите по-немецки?

– Немного.

– Впрочем, от вас требуется лишь понимать. Идемте.

Женщина завела Аду в маленькую комнату рядом с чуланом. Почти все пространство занимал большой стол, не пустой – на нем лежали листок бумаги, ножницы, портняжный мелок, подушечка с иголками, сантиметр и кусок черной ткани, муаровой, определила Ада по характерному блеску. Под окном стояла швейная машинка, ручная, не педальная. В одном углу гладильная доска с электрическим утюгом. В этом доме жили богатые люди. В углу напротив старое мягкое кресло.

Женщина взяла со стола листок бумаги и помахала им перед носом Ады. Это был снимок, вырванный из газеты, фотография дамы в вечернем платье.