Прощай, Византия! - Татьяна Степанова

— Я по нервным болезням специалист, — соврала Нина, игнорируя кресло.

— А у меня нервы — бам-м-м, как струны. Наши вон скажут тебе: Ираклий псих, алкоголик. — Ираклий потянулся всем своим мускулистым телом, как тигр. — Ну, куда ж ты уходишь?

Нина спешно ретировалась — два Ираклия: грозный, великолепный, портретный и его молодой, слегка пьяный клон — это было уже слишком.

Неприятный осадок оставила его развязность, казалось, Ираклий совершенно не скорбел по своей сестре. «Дунькин пацан» — эта его фраза покоробила Нину. Покоробила и насмешка над младшим Федором. Вообще, как успела заметить Нина, члены этой семьи не во всем были равны между собой. Например, младшие — близнецы Ирина и Федор, — отношение к ним у старших было иное, чем друг к другу. Ирина и Федор были детьми Варвары Петровны. Когда Нина поняла это, то и ее собственное отношение к ним и этой женщине несколько изменилось. Варвара Петровна была не просто экономкой, но и мачехой для старших. И это Нина отметила для себя как важный фактор, достойный самого пристального внимания. Варвара Петровна, казалось, больше всех была озабочена здоровьем Левы. Именно с ней в отсутствие Константина Нина вела все разговоры по поводу мальчика. Вот и сейчас Варвара Петровна заглянула в комнату:

— Чем заняты? Рисуете?

— Рисуем. — Нина только закончила за медведя картину — лесная поляна вся в крупных ромашках.

Варвара Петровна подошла к Леве, пощупала ему лоб. Вздохнула.

— Никаких перемен к лучшему, Нина Георгиевна? — спросила она.

— Нужно время, — ответила Нина словами Ираклия.

— Такое впечатление, что он, — Варвара Петровна понизила голос до шепота, — нас не узнает. А такой был мальчик: живой, общительный.

— Мне надо будет обязательно встретиться с его отцом.

— Зачем? — Варвара Петровна нахмурила брови.

— Но как же, он же отец ребенка — и Лева теперь… — Я ничего не знаю. Все вопросы по этому поводу к Константину, я тут ничего не решаю. И вообще, вряд ли такая встреча возможна. Марк был только на похоронах, даже в ресторан на поминки не поехал, так что… Думаю, пока в этом нет никакой нужды.

Фраза снова прозвучала как приказ. Видимо, когда-то в этом доме Варвара Петровна — экономка, домоправительница, мачеха — позволяла себе командовать всеми. Не оставила она своей привычки даже сейчас.

— Я должна ненадолго уехать, — известила она Нину, направляясь к двери. — До вечера побудьте с мальчиком.

Они снова остались вдвоем — в окружении плюшевого игрушечного народца. «Значит, твоего отца тоже зовут Марк». Нина отложила фломастеры и, уже не колеблясь больше, достала мобильный и набрала тот самый номер, который все эти дни так хотела, но не разрешала себе набрать.

Гудки, гудки, гудки. «Алло.., алло, слушаю, кто?» — Нина судорожно нажала «отбой». Нет, не сейчас, потом. Потом, позже. Какой у него голос хриплый. Он простудился на этом холодном ноябрьском ветру? Он простужен, болен, потому и не звонил так долго…

Дождь монотонно стучал в окно.

В это самое время под аккомпанемент дождя Катя имела следующий разговор с Драгоценным дома на кухне. У Драгоценного после напряженнейших рабочих дней был первый после отпуска выходной. После обеда настроение у него было самое благодушное, снисходительное.

— Так о чем ты хотела меня спросить? — осведомился он, указывая Кате глазами на кофеварку: а не испить ли нам, жена, под занавес кофейку?

— Это когда? — рассеянно спросила Катя.

— Когда я вчера утром спешил. Видишь, как я помню все, что тебя касается. Так что ты хотела мне сказать?

— Вадик, ты не представляешь, у нас произошло убийство.

— Ба! Да это разве новость? И до отпуска было убийство. И после отпуска будет уби…

— Ты знаешь, кого убили? Родную внучку Ираклия Абаканова.

— Кого?

— Внучку Ираклия Абаканова. Того самого.

— Ни хрена себе. Кто убил? — Драгоценный проявил живейший интерес.

— Если б знать кто? — Катя вкратце рассказала мужу обстоятельства происшествия на Кукушкинском шоссе. Рассказала и про решение Колосова привлечь Нину. Упомянула и про Ануфриева.

— Ни хрена себе. — Драгоценный аж присвистнул. — Что ж ты молчала-то?

— Я хотела тебе все сразу рассказать, но тебе ведь вечно некогда.

— И чего ты от меня хочешь?

— Совета. — Катя налила мужу чашку кофе. — И вообще, ясности. Вот скажи мне — этот самый одиозный генерал Абаканов, их дед, он кто вообще был?

— Сама не знаешь? Историю не изучала? Он был правой рукой Берии.

— Это я знаю. Но что он был за человек? Что у вас о нем говорили?

— Это гдей-то у нас? — Драгоценный прищурился.

— Ну, когда ты еще работал в ФСБ.

— А что у вас про него говорят, в вашей милицейской конторе?

— Ничего. Совсем ничего. Это когда было-то? Пятьдесят лет назад. — Катя пожала плечами. — Фамилию даже не все вспомнят. И потом, что у нас в милиции знают об Абаканове? Это у вас должны…

— У нас ничего не должны. — Драгоценный помахал перед лицом Кати пальцем. — Тсс, архивы молчат, не рассекречены. Между прочим, к твоему сведению, он у вас начинал, а не у нас. Да, да, у вас в областных правоохранительных органах — работал в самом начале тридцатых годов полномочным представителем ОГПУ по Московской области. И сразу пошел в гору, карьеру начал делать х-хромадную.

— А говоришь, что ничего не знаешь, — обиделась Катя.

— Я говорю, что тсс! Архивы молчат. — Драгоценный вытянул руку и приложил палец к Катиным губам. — А на кой черт тебе нужен этот Абаканов?

— Эта семья — его семья. Убили его внучку Евдокию. Отец ее занимался бизнесом, после его смерти осталось большое наследство, чуть ли не целый завод где-то в Сибири. Как-то все это странно, не вяжется совсем — такой дед был, и такой отец… И потом, в расследование почему-то активно вмешивается ФСБ. Этот Ануфриев… — Катя взглянула на Драгоценного. — В общем, без тебя мне не разобраться, Вадик.

— Ладно, задавай вопросы.

— Кем был Ираклий Абаканов? То, что он возглавлял МГБ, мне известно.

— Кем он был, ха! А кем был Сталин? Абаканов, между прочим, был его любимцем. Фильм «Иван Грозный» Эйзенштейна видела? Если Берия для Иосифа Грозного был Малютой, то Абаканов.., ну, наверное, Федькой Басмановым — этакий молодец, красавец, гожий на все: и врагам головы рубить, и драться, и перед царем на пиру в летнике плясать. В войну руководил контрразведкой. Хорошо руководил, мудро. Немцев, абвер их, во всем переигрывал. Талант имел большой, ум имел — и это в тридцать лет. Такие комбинации выстраивал — мама не горюй. А когда война закончилась, продолжал воевать беспощадно — только уже со своими. Сорок восьмой, сорок девятый год, пятидесятый — тогда всех под одну гребенку гребли. Кто в плену был, кто до войны срок отбывал по пятьдесят восьмой статье того УК. Всех, кто сидел, кто во время войны был освобожден, кровь свою проливал, воевал, награды получил — всех сгребли и без суда в Туруханский край в вечную ссылку. Льва Гумилева, например, а он ведь после лагеря, после освобождения, добровольцем на фронт ушел, до Берлина дошел, ранен был, потом диссертацию в университете собрался защищать… А его — в черный воронок и снова в лагерь, без суда и следствия, без всякой надежды. Одна надежда была только, что Сталин умрет. В последние годы, думаю, и Абаканов этого ждал, хоть и был его любимцем, любимым его слугой.