Похищенная, или Красавица для Чудовища - Валерия Чернованова

– Не раньше, чем я повыдираю тебе все волосы!

Ослепленная яростью и отчаянием, Мишель уже готова была наброситься на обидчицу, и даже кнут в руках Аэлин ее бы не остановил, когда в коридоре раздались спешные шаги.

– Что вы здесь устроили?

При виде непривычно бледной кузины и замершей напротив нее раскрасневшейся мятежницы Гален нахмурился. А обведя комнату внимательным взглядом, понятливо хмыкнул.

– Что-то потеряла, Мишель? Случайно не это ищешь? – Приблизившись к книжному стеллажу, незаметным движением извлек из разделившегося напополам глобуса так хорошо знакомый ей сафьяновый мешочек, нарядно расшитый золотой нитью.

Оберег выпал из руки Донегана и повис в воздухе. Словно загипнотизированная, Мишель следила за раскачивающимся из стороны в сторону, как маятник часов, талисманом, не в силах отвести от него взгляда и понимая, что Гален ни за что не позволит ей прикоснуться к магии Лафлера. К горстке родной земли, к которой ее влекло сейчас сильнее, чем когда-либо в жизни.

Гален болезненно морщился. От близости чуждой для него силы тело неприятно ломило, ныла каждая клетка. Ладонь же противно зудела – так хотелось отшвырнуть от себя треклятый предмет для древней магии лугару.

Мишель неосознанно дернулась к Донегану, хоть и понимала, что ей не заполучить свой оберег. Его глаза недобро сверкнули. В несколько шагов преодолев расстояние от стеллажа до камина, он обернулся к пленнице, застывшей перед ним каменным изваянием.

– Ну так вот, чтобы ты больше не мучилась, не искушала себя и не рылась в моих вещах, я сделаю вот так. – Ослабив шнурок, перехватывающий горловину бесценного для Мишель сокровища, Донеган с безразличным видом вытряхнул его содержимое в огонь.

Пламя, до сих пор робко точившее почерневшие, рассыпающиеся пеплом головешки, зашипело, жадно потянулось к дымоходу, отбрасывая на потемневшую кладку камина ярко-оранжевые блики.

– Ты – чудовище, – прошептала Мишель, раздавленная и потерянная. Сглотнув застрявший в горле горький комок, повторила чуть слышно: – Чудовище.

Слезы, обжигая, одна за другой катились по щекам. Весь день она сдерживала рыдания, душила в себе эту слабость, а теперь вдруг поняла, что сдерживаться и дальше просто нет сил.

– Радость моя, несколько слезинок меня не разжалобят. – Раздраженно поморщившись, Гален швырнул в огонь клочок сафьяновой кожи, тут же сморщившейся и почерневшей. Схватив пленницу за руку, поволок за собой. – Знаешь, как поступают с непослушными девочками? Их наказывают.

Внутри Мишель все перевернулось. Словно наяву увидела она картину: задний двор и она в самом центре, будто главная скульптура на выставке в музее ужасов. Обнаженная, позорно привязанная к столбу. Беззащитная перед безжалостным палачом, коршуном кружащим вокруг нее.

Утром Мишель готова была пожертвовать собой, лишь бы не видеть, как мучаются рабыни, пострадавшие ни за что. Но сейчас – другое дело. Она не позволит к себе прикоснуться! Не допустит, чтобы он просто так ее мучил!

– Не пойду. – Мишель запнулась, как будто вросла в пол. Отчаянно тряхнула головой, а когда Гален с силой дернул ее за руку, закричала что есть сил: – Не пойду! Никуда я с тобой не пойду! Чудовище!!! Ненавижу! Гален Донеган, как же сильно я тебя ненавижу!!!

Мишель видела саму себя, будто в кривом зеркале отражавшуюся в потемневших от ярости глазах Галена. Охваченная паникой и каким-то отчаянным безумием, вырывалась, кусалась, беспомощно дергала ногами, стараясь задеть, ударить, цапнуть побольнее мучителя.

Никогда прежде Мишель Беланже не доводилось испытывать самое пугающее из всех возможных чувств – беспомощность. И чем ближе приближались они к лестнице, тем сильнее накатывало осознание: насколько опасной оказалась ловушка, в которую она сама себя загнала.

В полумраке коридора мелькали лица. Испуганные – слуг, ошеломленное – Катрины, ухмыляющееся – Бартела, услужливо предложившего хозяину посильную помощь в усмирении строптивой… Нет, уже больше не гостьи – рабыни.

– Сам разберусь, – хлестанул по сознанию злой голос.

Мишель зарыдала, уже не сдерживаясь, когда увидела маячившую впереди лестницу. В воспаленном мозгу мелькнула мысль, что она толкнет его, толкнет со всей силы. Пусть вместе покатятся по ступеням.

«Уж лучше сломаю себе шею! Все лучше, чем такое унижение!»

Каково же было ее удивление, когда Гален, миновав лестницу, потащил ее дальше по коридору. До самого конца – к окну-розе, затканному, будто ажурным кружевом, цветной мозаикой из стекла.

Мишель даже притихла, перестав вырываться, и позволила увести себя на чердак. Сквозь пелену слез, застилавшую глаза, различила грубые очертания мебели – старой, покрытой густым слоем пыли. Видавший виды линялый ковер. Широкий стол у полукружия окна, в которое пробивался свет заходящего дня, сияющим контуром очерчивая сутуло сидящую на узкой кровати фигуру.

– Выйди! – глухо прорычал наследник.

Раб-исполин, разглядеть лицо которого мешали слезы, не шелохнулся. Смотрел на них немигающим взглядом. То ли отчаянный не желал повиноваться, а может, просто не расслышал приказа.

– Я сказал вон! – в исступлении взревел Донеган, и слуга нехотя распрямился, поднимаясь.

Двинулся к выходу, тяжело ступая, заставляя скрипеть растрескавшиеся половицы, как будто они вот-вот готовы были проломиться под тяжестью его грузного тела. Мишель почудилось, словно на нее надвигается гора. Огромная и пугающая.

Как же ей надоело всего здесь бояться!

– Познакомьтесь со своей новой комнатой, миледи. – Гален пренебрежительно поклонился. Не сказал, выплюнул: – Не хотела быть моей гостьей – станешь моей рабыней!

И исчез в темном провале лестницы следом за великаном-слугой. Оставив Мишель наедине с чувством безысходного отчаяния и слезами, которые, казалось, никогда не иссякнут.

Проснулась Мишель внезапно, разбуженная ярким светом нового дня, струящимся по выгоревшим занавескам. Чихнув, поспешила подняться с постели, на которую и не помнила, когда прилегла. Всю ночь, будто сговорившись с кошмарами, на долгие часы завладевшими сознанием, ее преследовал запах щелочного мыла – резкий, отвратный, – от которого нестерпимо чесался нос. И пыль, сизым слоем укрывшая все вокруг, заставляла брезгливо морщиться и даже (хоть Мишель до сегодняшнего дня не замечала за собой такой чувствительности) провоцировала во всем теле неприятный зуд.

У них в Лафлере простыни приятно пахли лавандой. В хозяйских комнатах, всегда проветриваемых по утрам, витал изысканный аромат дорогих дальвинских духов. И на мебели невозможно было обнаружить ни единой пылинки. Аделис Беланже, помешанная на чистоте, строго следила за тем, чтобы дом самым тщательным образом убирался каждый день.

Кто бы мог подумать, что она окажется здесь. В этой затхлой, отвратительной клетке! Станет пленницей на чердаке. В явно проклятом высшими силами поместье. Будет спать на чужой постели, застланной несвежими простынями. А проснувшись, первое, что увидит, – огромный жирный паук на расчерченном перекрытиями потолке, обхаживающий трепыхающуюся в паутине полудохлую муху.